пассажиры игнорировали его. Ему нравилось, когда Мигачев в машине поддерживал разговор и даже говорил, что без него, Тарабуркина, жизнь полковничья была бы скучной и унылой.

В какой-то момент Тарабуркин замолчал в надежде, что его попутчики соизволят обратить на него внимание, однако оказалось, наступившая тишина их даже обрадовала.

Тогда Тарабуркин предпринял еще одну попытку:

– А все-таки я гляжу, товарищ капитан, что товарищ полковник уважает вас сильно, – с выражением произнес он, покосившись на Волгина. – Я ведь только его всегда возил. Только его! Он так и говорил: «Ты, Тарабуркин, – мой личный шофер, только мне подчиняешься и никому другому». Он бы меня ни в жисть на «полуторку» не пересадил. А вот ради вас сделал! Но это временно. Только на сегодня.

– Ты давай не отвлекайся, – отрезал Волгин. – Здесь направо.

– Так точно, – ответил Тарабуркин и крутанул баранку. – А вот я еще хотел спросить…

– Не отвлекайся.

Волгин повернулся к Зайцеву.

– А ты чего загрустил, пехота?

– Да так… Дом вспомнил. Там, наверное, уже снег. – Зайцев вздохнул. – Никак не могу привыкнуть к здешней погоде. Если осень, должна быть осень, а не продолжение лета. Если зима – так зима: метель, сугробы по пояс… А тебе, я вижу, здесь нравится.

– Нечему тут нравиться. Все чужое. Хотя, – пожал плечами Волгин, – может, я просто никак не могу привыкнуть, что война закончилась. А на войне не до того было, чтобы красоты разглядывать.

– Ну, может, тебе и не до красот, но вот красоток ты точно не пропускаешь.

– Ты о чем?

– Да ладно! – подмигнул Зайцев. – Я что, не видел, как ты с американской киноартисткой дружбу народов налаживаешь?..

– Ерунда.

– Она на тебя так смотрела, когда ты из зала выходил! Эх, почему я немецкий учил, а не английский? Я бы с ней тоже поговорил.

– Ну, во‑первых, если бы ты не говорил на немецком, тебя сюда вряд ли бы взяли, – рассудительно сказал Волгин. – Во-вторых, эта американка – она немка, так что никто не мешает тебе с ней на немецком договориться, если уж так припекло. А в‑третьих…

– Что в‑третьих?

Волгин помедлил.

– А в‑третьих… Она тебе не кажется подозрительной, артистка эта?

– Мне кажется, что она очень красивая.

– Это само собой. Но вот почему она повсюду вьется? Что она делает в трибунале? Кого выискивает? Что вынюхивает? С Мигачевым хотела познакомиться. Этому американцу Гудману прохода не дает… Что-то с ней не то.

– Не усложняй, капитан. Может, она просто к новому фильму готовится, собирает материал для роли…

– Стой! – вдруг крикнул Волгин, да так, что Зайцев от неожиданности подпрыгнул и треснулся макушкой о потолок кабины, а Тарабуркин ударил по тормозам с такой силой, что машину занесло вбок и она чуть не врезалась в дерево.

Солдаты в кузове повалились с лавок, будто дрова. Один из них сердито застучал по кабине.

– Ладно вам! – незлобиво отозвался Тарабуркин. – Не бутылки, не побьетесь!

– Не туда поехал, – сообщил Волгин, сверяясь с чертежом. – Сдавай назад.

– Да вроде правильно ехали, – сказал Зайцев.

Тарабуркин уткнулся носом в карту и обиженно прогундел:

– Да вот же прямо надо, товарищ капитан! Я за баранкой никогда не ошибаюсь.

– Надо назад и налево.

– Как же налево, товарищ капитан?.. – возмутился водитель. – Там и дороги-то никакой нет.

– Выполнять!

Тарабуркин нахохлился и, пробурчав себе что-то под нос, принялся сдавать назад. Метров через двадцать в непролазной чаще мелькнул прогал. Дорога была старая, едва заметная; она была скрыта сухим кустарником – не дорога даже, а двойная тропа, едва проглядывавшая в зарослях, она вела к крутой скале, выглядывавшей из-за верхушек деревьев.

– Не проедем, товарищ капитан. Застрянем.

Волгин молча указал в сторону скалы. Жест был столь властным и выразительным, что Тарабуркину без лишних слов стало ясно, что возражения не принимаются.

Он с досадой крутанул руль. «Полуторка’ заскрипела и стала медленно продвигаться сквозь чащу. Густые кроны деревьев над головой едва пропускали солнечный свет.

Машина въехала в каменистое ущелье и стала забираться вверх по склону. Колеса то и дело проваливались в глубокие выбоины. Солдаты с трудом удерживались в кузове, схватившись за борта.

– Товарищ капитан, – в конце концов не выдержал Тарабуркин, – время теряем!

– Сбавь скорость.

– Так ведь не могу. Назад покатимся!

Он прибавил газу.

– Не гони!

– Иначе застрянем!

Будто в доказательство своих слов, – а может, для того, чтобы просто досадить самозваному начальству, – он вдавил педаль в пол.

«Полуторка» прогромыхала по неровной колее, стремительно свернула за массивный каменный выступ и вылетела на плоскую площадку. Тарабуркин едва успел затормозить. С одной стороны площадка заканчивалась отвесно уходящей вниз скалой и зияющей пропастью; с другой стороны, замыкая тесное пространство, высился мрачный, почти вертикальный утес, с самого верха которого свисало одинокое скрюченное дерево.

В центре утеса зияла глубокая нора, наполовину замаскированная еловыми ветвями, а перед норой, среди штабелями составленных деревянных ящиков и картонных коробок разных размеров, стояла машина с вместительным крытым кузовом, занимавшая собой едва ли не все пространство. «Полуторка» уперлась в нее, будто щупленький подросток Давид в грудь могучего Голиафа.

Вокруг «Голиафа» сновали фигуры в сером с автоматами в руках. Несколько человек торопливо выносили из пещеры новые коробки, из которых выглядывали масляные оружейные стволы и свешивались пулеметные ленты, и грузили в машину вперемешку с ящиками, полными папок и бумаг. Кузов ломился от этого изобилия боеприпасов.

Будто по команде, при появлении «полуторки» люди на поляне замерли.

Застыли и все, кто находился в «полуторке», – и пассажиры в кабине, и солдаты в кузове, и даже неугомонный Тарабуркин замолк на полуслове с открытым ртом.

На несколько мгновений повисла звенящая тишина, нарушаемая только редким пением лесных птиц.

Рой суматошных мыслей пронесся в голове Волгина: «Неужели конец? Неужели вот так нелепо закончится жизнь?»

На фронте Волгин чуть ли не ежесекундно сталкивался со смертью, но ведь тогда была война, кругом царили хаос и смерть. И как же глупо теперь погибнуть из-за оплошности необученного наивного мальчишки, который, не слушая приказа, буквально швырнул «полуторку» в гнездовье врага, лоб в лоб. И как жалко этого самого мальчишку, этого смешного курносого Тарабуркина, который и пожить-то не успел, и полюбить не успел; и как жалко солдат в кузове, которые совершенно не были готовы к подобному повороту, и их тоже ждали дома матери, сестры, друзья, невесты. И как обидно, что он, Волгин, не справился с первым же важным заданием, которое дал ему Мигачев, подвел и полковника, и себя, и всех вокруг!..

Обо всем этом думал Волгин, глядя в удивленные, растерянные, ошеломленные лица людей напротив, а те глядели на него,