— Кстати, Эжен, — закрывая створку окна, загадочно произнес князь Павел, — я ведь не сообщил тебе нашу главную новость…

Он подошел к жене сзади и, обняв, скрестил руки у нее на животе. Ольга откинулась к нему на грудь, накрыв его пальцы своими ладонями. Ее лицо светилось счастьем, она смотрела на Евгения с лукавой нежной улыбкой.

— Постойте-ка, ничего не говорите, — погрозил он им пальцем. — Неужели вы ждете ребенка?

Головины уже восемь лет состояли в браке, а детей у них не было. Светские сплетники твердили, что Ольга бесплодна. «Князь Павел в самом деле взял в жены статую! Это не женщина, а кусок мрамора, прекрасный и холодный!»

— Угадал, братец! — засмеялся Павел. Княгиня ответила гостю сияющим взглядом. Супруги искрились от счастья, и Евгений поймал себя на том, что тоже улыбается. На некоторое время он отвлекся от своих мрачных мыслей и полностью отдался заботам и дружеским ласкам этих людей, искренне его любивших. «В самом деле, можно подождать с визитом», — думал он, сопровождая княгиню. Она во что бы то ни стало захотела показать ему комнату, которую уже начали переделывать под роскошную детскую. Ее материнство запоздало, тем больше она торопилась стать матерью. «Я увижу Елену у Протасовой завтра…»

Между тем, если бы Евгений не послушал князя Головина и нанес визит старой графине в первый день своего пребывания в Петербурге, он действительно мог бы столкнуться с Еленой. В тот день девушка чувствовала себя на удивление хорошо. Загадочный недуг отступил, и она с аппетитом съела обед, поданный Хавроньей. Афанасий к столу не вышел, он был мрачнее тучи и прятался где-то в глубине дома. Зинаида ушла искать квартиру. Томясь скукой, девушка бродила по убогой гостиной и думала о письмах, которыми ее сопроводила в дорогу Софья Ростопчина. Они бесследно исчезли в доме Савельева вместе с деньгами, но Елена хорошо помнила, что одно из них было адресовано Анне Степановне Протасовой, бывшей фрейлине и двоюродной бабке Софи. «Было бы замечательно, — думала Елена, — если бы графиня представила меня императрице Марии Федоровне…»

Что она знала об этой семидесятилетней старухе? Анна Степановна приходилась племянницей по матери Григорию Орлову, фавориту Екатерины. Императрица не разлучалась с ней во всех своих путешествиях, питая к Протасовой величайшее доверие. «Знаешь, Ани, как я непостоянна в любви и дружбе, — сказала она как-то в дурном расположении духа. — Не ровен час, и тебя вышвырну вон!» На что фрейлина дерзко ответила: «Вышвыривай, матушка, раз на то твоя прихоть. В ножки не брошусь, не зареву!» Такой ответ пришелся Екатерине по нраву. Вскоре она произвела Анну Степановну в кавалерственные статс-дамы, с правом носить на левом плече ее портрет, осыпанный бриллиантами. Фрейлина оставалась при Екатерине до самой ее смерти. При последующих царствованиях она также не была обделена привилегиями. Император Павел наградил ее орденом Святой Екатерины второй степени, император Александр пожаловал графский титул. Рядом с портретом Екатерины она теперь носила портреты еще двух, ныне здравствующих императриц, за что была прозвана острословами «ходячей картинной галереей».

Елена не была уверена, что графиня примет ее без письма Софьи, но все же решилась нанести этот визит. Ближе к вечеру она старательно причесалась перед мутным зеркалом, оглядела свое траурное платье, уже изрядно поношенное, и велела Хавронье сходить за извозчиком. Адрес она еще по выезде из Москвы затвердила наизусть.

Бывшая фрейлина изнывала от скуки в своем невольном заточении, вызванном болезнью, и возможно, потому тотчас приказала провести к себе нежданную незнакомую гостью. Старуха приняла Елену в большой гостиной, огромной, раззолоченной и неуютной. Когда-то она предназначалась для парадных приемов, теперь же в ней самыми частыми гостями бывали мыши. Малая гостиная, обитая китайским шелком, будто бонбоньерка, предназначалась для близких друзей, и принимать там незнакомку фрейлина не собиралась.

Когда Елена, сопровождаемая стариком лакеем, вошла в холодный полутемный зал, хозяйка восседала в высоком старинном кресле, как на троне, надменно приподняв подбородок. Из-под огромного чепца выбивались каштановые букли парика. Морщинистое лицо было замазано белилами и напудрено, на щеках багровели румяна, над верхней губой красовалась кокетливая мушка. Вероятно, старушка налепила ее туда бессознательно, по старой памяти, так как на языке мушек это был тайный знак: «Хочу поцелуев!» Очки с толстыми линзами, водруженные на горбатый нос графини, отражали дрожащее пламя свечей.

— Что поделать, голубушка, — прямо с очков и начала разговор Протасова, хотя Елена ни о чем ее не спрашивала, — не люблю я эти стекляшки, да вижу только в них, пускай плохонько…

Ее мутные глаза, смотревшие поверх головы гостьи, красноречиво доказывали, что графиня совсем ничего не видит, а очками лишь маскирует слепоту.

— Ты, милочка, не стесняйся, — продолжала Анна Степановна, — рассказывай, зачем пожаловала к старухе, да еще из самой Москвы? Мы ведь и не знакомы даже? Кто тебя ко мне направил?

Девушка объяснила, что воспользовалась советом подруги, а также объяснила, что в дороге у нее украли деньги и письмо Софьи Ростопчиной.

— Ты не денег ли хочешь у меня просить? — нахмурилась старуха. Все свои сбережения и постоянно скудеющие доходы от имений она тратила на модных докторов, годами не выезжая из-за границы. «Так недолго и разориться», — предупреждали ее друзья. Анна Степановна, никогда не слывшая рачительной хозяйкой, предпочитала ужиматься в каждом гроше, чем задать взбучку ворам-управляющим и старостам. В своих поместьях она не показывалась, и что в них доходно, что убыточно, а что попросту разворовано — понять была не в состоянии.

— Деньги мне не нужны, — поспешила успокоить ее Елена.

— А у кого ты здесь остановилась? — неожиданно поинтересовалась Протасова. Это был очень скользкий вопрос, на который девушка не могла ответить правдиво.

— У родственников, — неопределенно протянула она.

— Не у князя ли Платона Мещерского? — воскликнула старуха, неожиданно заерзав в своем кресле.

— Нет, он нам не родня, — огорчила ее Елена. Она никогда раньше не слышала этого имени. — Я остановилась у… дальних родственников со стороны маменьки.

Тут девушка сделала паузу, вспомнив, как Софи отзывалась о своей двоюродной бабке. «Она слывет бессердечной, но изредка и в ней просыпается чувство. Разжалобить ее невозможно, однако если что-то напомнит ей былые времена или людей, к которым она была привязана в молодости, бабушка вдруг становится доброй и готова на любые жертвы!»

— Но я припоминаю… Кажется, папенька был в приятельских отношениях с князем Платоном Мещерским, — соврала она и почувствовала, как лицо ее заливается краской стыда. «Я и впрямь действую как авантюристка!»

— Он бывал у вас в Москве, — удовлетворенно кивнула Протасова. — А я так давно его не видела… Тогда он был еще губернатором Казанским и частенько являлся к нам во дворец. Матушка-императрица его всегда привечала, то орден на шею повесит, то окажет милость и протанцует с ним полонез. Красавец был хоть куда! После он, кажется, стал губернатором Владимирским? — обратилась она с вопросом к Елене, но не получив ответа, добавила: — До Москвы близехонько, вот оттуда-то, очевидно, князь Платон и наезжал в гости к вашему папеньке.