Мы птичкой маленькой, скромной птичкой с сереньким брюшком и хохолком, с быстрыми крылышками птичкой вьёмся над героем и спешим заглянуть ему в лицо. Красивое благородное лицо с медным отливом в лучах закатного солнца, с золотою искрой в зорких глазах, со спокойной силой, с гордостью во взоре, с некоей природной величавостью в осанке. О прекрасноликий, кто, если не ты, дитя добродетели, брат чести, герой из героев, достоин поклонения и любви народной?..

Внизу, за соснами столетними, прямыми, как стрела, за соснами корабельными, тянувшими пышные ветви свои вверх и вверх, к ногам рыцаря Тура, сидящего на холме, по дороге, проложенной предками многие века назад, всё тянулся и тянулся бесконечный обоз генерала Левенгаупта...

Быть может, читатель уже несколько устал от описания этого огромного обоза, но, добрый господин, мы, положа руку на сердце, смеем заверить — такой он и был, обоз Левенгаупта, следующий из Риги, обоз бесконечный, и значение его было так же велико, как и нужда в нём, а скорее ещё более, нежели нужда, поскольку в судьбе обоза заключалась судьба всей войны, и значит — судьба всего тогдашнего мира. А вас, великодушный государь, готовый простить нам нашу слабость к велеречию (но без особых приукрас и, конечно же, без привираний, которыми даже многие серьёзные авторы грешат), попросим: крепитесь, крепитесь... уж не долго осталось терпеть, ибо не на этой, так на другой странице мы с сим обозом благополучно расстанемся; тем более — прислушайтесь, добрый друг, — всё ближе, всё ближе подходит славный петровский корволант...

Утром Винцусь, тяготившийся скукой в стенах поместья, маявшийся от одиночества (крестьянские мальчики не в счёт; Винцусь в заоблачных высотах парил, а они «а-бе-ве-ге-ду» не знали, и катехизис им был тайной за семью печатями), опять приехал на прежнее место. По пути он слышал оживлённые толки и пересуды крестьян, из которых понял, что далее по тракту — как раз там, куда направлялся обоз, — в широком поле у деревни Лесная со вчерашнего дня накапливаются войска — и шведские, и русские, — и будто выстраиваются они друг перед другом, и пушки разворачивают, и дразнят друг друга, и это значит: вот-вот начнётся большая драка, такая большая, каких в здешних местах никогда не бывало.

Пока мальчик обдумывал услышанное, показалась и дорога — глухая лесная дорога, на которую обоз свернул со шляха, чтобы сократить путь к Пропойску. Как и накануне, обозу не видно было конца.

Ночью дождик прошёл. Дорога была в иных местах изрядно разбита. Хорошо — песок. А кабы глина или суглинок!.. Застрял бы обоз безнадёжно. Шведы, солдаты и обозные, чинили дорогу. Укладывали жерди и брёвна, охапки веток, вязали фашины, сыпали песок, бросали камни, собранные на полях. Ругались, дрались, смеялись, перекрикивались... Где-то дорогу разбили так, что не только повозке проехать — всадник застревал, а конь его терял подковы. Повсюду вдоль обочин валялись сломанные колёса. Они часто ломались потому, что не были окованы. В каждом городке, в каждом селении шведы требовали у жителей пары колёс и настаивали на окованных, забирали у крестьян телеги и бросали свои, разбитые[37]. Чтобы оковать колёса, выискивали среди жителей кузнецов, сулили деньги немалые (как в присказке: что стукнул, то гривна), но все кузнецы давно сбежали. Были в обозе свои кузнецы, однако они никак не справлялись. Для них требовали у крестьян угольев.

Было увлёкся Винцусь простенькой игрой: услышит от кого-нибудь из обозных шведское слово и сравнивает его с немецким, коих от учителя своего барона Волкенбогена слышал немало; сопоставляя знакомые немецкие слова, начинал мальчик понимать, о чём в обозе говорилось; так развлекался он и за развлечением этим не сразу обратил внимание, что на юго-востоке появилось некое погромыхивание, как бывает слышно летом, когда гроза проходит стороной. Только заметил Винцусь, что обозные вдруг как-то побледнели, попритихли и уж не произносили более ни шведских, ни немецких, ни чухонских и ни каких-либо ещё, равно как и иудейских, слов, а лишь встревоженно крутили головами.

Наконец, и Винцусь услышал: пушечные выстрелы, а вовсе не гроза, одиночные, редкие, раздавались то впереди, по ходу движения обоза, то будто где-то в стороне, но тоже на юго-востоке, возможно, где-то вблизи Рабович. Для него отдалённый грохот пушек не был великой новостью, но на некоторых из обозных этот грохот, а точнее только его отголоски, производил весьма неприятное впечатление... Потом в какой-то момент грохот пушек усилился. Да быстро так. То одиночно ухали, а теперь зарядили один за одним, и вдруг в единый гул слились, тревожный, суровый гул, неумолчный надрывный стон сказочного великана, титана, или рычание циклопического чудовища, от которого ощутимо задрожал воздух и с ветвей деревьев, также мелко дрожащих, снялись переполошённые птицы. Гул не только усиливался, но и становился ближе и как бы охватывал обоз — тяжело, неумолимо, справа и слева. К орудийному гулу присоединилась ружейная пальба. Она слышалась и спереди, и сзади. Порывы ветерка принесли запах пороха, который ни с каким иным запахом спутать нельзя...

По обочине дороги мимо обоза поскакали всадники — туда и сюда. Отряды — в одну сторону, курьеры — в другую. Уже не только волновались, но и переполошились обозные. Часть маркитантов и шлюх попрятались в своих фургонах и бубнили там на разные голоса: «Pater noster, qui es in caelis.,.»[38], а часть — соскочили на землю и поглядывали на ближайшие кусты, готовые при первой же опасности туда нырнуть, бросив всё на возах. Солдаты перестали заниматься починкой дороги. Предпочитали объезжать трудные места или преодолевать их, погружаясь в грязь по ступицу, ломая колёса, оси. Орали друг на друга, на лошадей, нахлёстывали до крови бедных животных, вытягивая из них жилы. И порой друг друга охаживали обозные злыми длинными кнутами...

И вот совсем рядом, с южной стороны, за ближайшим лесом так отчаянно загромыхало, что Винцусь наш, прятавшийся в кустах, невольно втянул голову в плечи. Он видел, что, кроме него, в кустарниках прятались и другие местные, и не только мальчишки. Взрослые мужики с любопытством поглядывали на дорогу, на встревоженный обоз, почёсывали бороды. Горели у них глаза: вот кабы разбежались сейчас все, перетрусив от канонады, — ох, было бы что тут взять, чем поживиться!.. но и боязно уже стало им тут оставаться — ежели казаки вихрем налетят, они всех порубят без разбору.

И канонада была много ближе, и тут прямо из обоза пушчонка пальнула, за ней другая огрызнулась — послала бомбу в лес, во тьму, в никого, в деревья (верно, пушкарю привиделся страшный калмык в чаще). Для многих малодушных это была как последняя капля в блюде терпения: кинулись некоторые наутёк и скакали, как зайцы, в кустах, придерживая шапки и тугие кошели с деньгой. За ними и местные прочь потянулись, дети и подростки с измождёнными зелёными лицами вспомнили дорогу домой. А Винцусь, хоть и трепетало его сердце, хоть и сжалось оно в совсем малый комочек и упало куда-то вниз, может, в самые пятки, двинулся, однако, на шум — так мотылёк летит во тьме на пламя свечи. Страх — страхом, а любопытство у нашего юного шляхтича было явно сильнее. И потянул он за собой конька, и продирался по кустарникам и молодым ельникам вдоль дороги на восток — прямо туда, где всё гудело и рвалось, ухало и сотрясалось, стонало, кричало, орало, палило... Прямо с ума сошёл малец!., трещало, скрежетало, лупило в барабаны, взрывалось и... умирало.