Деревню он оставил у себя в тылу, прикрыл её с северо-западной стороны цепью повозок с брёвнами — вагенбургом; причём оба края этого вагенбурга, этой укреплённой дуги, удачно упирались в берега болотистой речки Леснянки, потому обойти вагенбург с флангов и сзади было просто невозможно. Через поле впереди себя, в небольшом перелеске шведский генерал расположил шесть батальонов — как передовой отряд, а непосредственно перед вагенбургом он собрал основные свои силы. Значительную часть обоза он направил на Пропойск под защитой трёхтысячного отряда.

Русский корволант не заставил себя ждать. Двумя колоннами с северо-западной стороны русские двинулись на перелесок, в котором их поджидали шесть шведских батальонов.

Когда колонны приблизились и начали перестраиваться к бою, шведы ударили из засады по левой колонне (Ингерманландский и Невский полки), которая перестроиться ещё не успела, и действия шведов принесли бы русским большой урон, если бы не своевременный и мощный удар правой колонны (Семёновский и Преображенский полки). Шведские батальоны, словно ураганом, опрокинуло, и они, неся изрядные потери, откатились к основным позициям. Пушкари в это время старались; орудия грохотали с обеих сторон, к раскалённым стволам невозможно было прикоснуться; пороховой дым стелился по земле, выедая дерущимся глаза, покрывая поле битвы мраком.

После того как шведский авангард бежал, русский корволант вытянулся в две линии. 13 середину первой линии поставлена была пехота (Семёновский, Преображенский гвардейские и Ингерманландский пехотный полки), а по краям от неё — два полка драгун; вторая линия также состояла из нескольких батальонов пехоты и из конницы. Фланги усилили несколькими ротами гренадеров.

Вскоре после полудня русские пошли в атаку. Корпус Левенгаупта встретил неприятеля с достоинством. Шведы не только не дрогнули, но многократно пытались сами атаковать. Час шёл за часом, кипели по всему фронту рукопашные схватки, лилась кровь, росли груды мёртвых тел, стенали раненые, грохотали пушки и ружья, заглушая всеобщий стон, причём цепи солдат стреляли друг в друга залпами почти в упор... но ни одна из сторон не уступала. Сражение продолжалось с огромным, с невероятным упорством. Играла военная музыка, развевались знамёна на ветру. Кричали командиры, указывая шпагами направление боя. Но время шло, и в таком накале сражение не могло длиться бесконечно. От бессилия у солдат уже опускались руки, почти не держали ноги, и противники уже не могли один другого точно и смертельно разить. Тогда остановились они, тяжело дыша, и, не сговариваясь, сели на землю, где стояли; и военачальникам пришлось слать друг к другу курьеров — чтобы дать войскам отдых.

Сражение прекратилось на два часа... Царь Пётр потом отмечал в своём журнале: «...враг у своего обоза, а наши на боевом месте сели и довольно долго отдыхали на расстоянии в половине орудийного выстрела полковой пушки или даже ближе».

Уже вечером подошли из Кричева ещё восемь кавалерийских русских полков — кавалерийский корпус под командованием Боура[41]. Передышка окончилась.

Намереваясь занять мост через речку Леснянку, от которого дорога шла прямиком на Пропойск, Пётр ударил свежими силами на левый фланг Левенгаупта. Опять завязалось весьма упорное противоборство, но скоро шведы не выдержали, и русские заняли мост, тем самым отрезав Левенгаупту путь к отступлению. Однако русские военачальники торжествовали недолго. Едва они поздравили друг друга, на помощь Левенгаупту подоспел от Пропойска тот самый трёхтысячный отряд, что был отправлен для сопровождения подвод. И русских выбили с моста...

Несколько забегая наперёд, мы скажем: этой ночью, под прикрытием темноты, генерал Левенгаупт оставил обоз и раненых, оставил тысячу голов рогатого скота, бросил артиллерию — пушки, снятые с лафетов, зарыли в землю, чтобы не достались русским, — и ушёл с остатками своих полков к Пропойску, где рассчитывал переправиться через реку Сож по мосту. Погода способствовала его бегству, ибо вдруг началась снежная метель — удивительная для ранней осени; раскрутилась круговерть, осыпала дождём и снегом головы и плечи, ударяла в лицо, колола глаза. И если прежде Левенгаупт сетовал на небеса, то в эту ночь он благодарил их. Дабы обмануть русских, несколько оставленных шведских солдат до утра жгли в вагенбурге многочисленные костры. Казаки, впрочем, не попались на уловку и преследовали отступающих шведов, истребляя их нещадно. Шведы огрызались и отбивались, как могли. Шведские солдаты, страдая от усталости, ран, холода, мук голода, грабили свои же возы, отнимали у денщиков офицерские пожитки и хлестали из горла водку — единственно в которой видели сейчас своё спасение. Мост через Сож оказался разрушен русскими, и Левенгаупту не удалось переправиться на левый берег реки; к тому же на том берегу уже поджидали гарцевали русские драгуны. Понеся огромные потери, бросив остатки обоза, забрав только самое ценное, а остальное предав огню, пересадив пехоту на выпряженных обозных лошадей, шведы бежали к Глинску, где впоследствии и соединились с Карлом.

В том сражении Левенгаупт потерял едва не вдесятеро более, чем русские[42]. Многие раненые шведские солдаты и офицеры, брошенные на поле битвы, не желая оказаться в плену, искали укрытия в лесу, в болотах, в оврагах и канавах, и в значительном числе боеспособные солдаты при поспешном ночном отступлении просто заблудились (хитрый и дерзкий русский царь так вломил по крепкому шведскому горшку, что осколки того горшка далеко разлетелись по лесу); одни из них пытались пробиваться на юго-восток и юг группами или поодиночке, другие предпочли остаться, не имея более ни желания, ни сил куда бы то ни было идти вообще, и не могли не заняться грабежом местного населения; иными словами, они пополнили ряды мародёров и постоянно схватывались с мужиками за еду, за тёплую хату, за хутор в лесу, за берлогу и, греясь ночами у костров, горько о своей доле шутили: «У нас есть теперь три доктора: доктор-водка, доктор-чеснок и самый главный доктор — Смерть»... Более тысячи человек пустились в обратный путь; им удался этот марш; пройдя через всю Литву, претерпев немало лишений и бед, растеряв по пути многих товарищей, они, измождённые и оборванные, вернулись в Ригу.

29 сентября царь Пётр велел отслужить на месте сражения благодарственный молебен...

Мужество и отвагу проявили воины с обеих сторон, и с обеих же сторон были талантливые полководцы, и нашла коса на камень, и противоборствовали упорно, тяжело, до полнейшего изнеможения, до последней капли крови, и Пётр был умница, и Меншиков, хитрец, и удалец Боур, и князь Голицын молодец, но русские в сей баталии не смогли бы одержать виктории совершенной, кабы не было с ними крепкой веры православной и... волшебной силы — славного генерала Брюса, который командовал артиллерией и левым флангом и сумел весьма изрядно проредить шведские шеренги и во многих местах повредить вагенбург. Мы не будем перегружать наш труд героическими описаниями русского царя и Меншикова; их портреты читатель легко найдёт во многих других книгах, у многих других достойных авторов, тем более, что в нашем романе эти великие исторические деятели только показываются едва, как бы проходят по нолю краем, и не о них в сочинении речь. Но вот генерал Брюс[43], незаслуженно остающийся словно бы в тени названных выдающихся личностей, не очень нашему современнику известен, и мы хотели бы эту несправедливость слегка поправить.