Но тут мисс Уордвелл удивила меня – встала с кресла, взяла меня за руки, опустилась рядом. Лицо у нее было не такое гладкое и безмятежное, как у души колодца, но и замкнутым не казалось. Я даже вздрогнула, увидев, какая бездна сочувствия и доброты кроется в ее зеленых глазах. И поняла, что на самом деле мисс Уордвелл очень красива. Может быть, она и сама об этом не догадывается.

– Как я тебе сочувствую, – прошептала она. – Конечно, это ужасно – вот так пребывать в неуверенности. Особенно если это с тобой случается в первый раз.

Я кивнула, еле сдерживая слезы.

– Но, дорогая моя, у тебя есть чудесный дар, – продолжала она. – Ты почти всегда твердо знаешь, как надо поступить. А люди большей частью теряются, не умея принять решение. Хотя, если бы у меня был такой талант, если бы я смогла действовать так же уверенно, то решила бы, что у меня в руках ключ к волшебству.

Огонь в камине горел тепло и ласково, и такими же теплыми и ласковыми были руки учительницы. За окнами стала сгущаться тьма, и маленький домик уже не казался мне таким нелепым. Здесь было хорошо и уютно, здесь можно было найти убежище от темных глубин лесной чащи. Даже ведьма чувствует, что ей здесь рады.

– Я не могу назвать себя мудрой, – призналась мисс Уордвелл. – И ты не обязана прислушиваться к моим словам. Но если ты спросишь моего совета, я скажу: не бойся, что ты не справишься. Это единственный страх, который может тебя остановить. – Она неуверенно смолкла. – Я говорю глупости?

– Нет, – прошептала я. – Совсем не глупости, мисс Уордвелл. Я вам очень благодарна.

* * *

Я возвращалась домой уже глубокой ночью. Мисс Уордвелл настойчиво предлагала проводить меня, но я сказала, что хорошо знаю дорогу.

Не сказала только, что сама родилась в этих лесах. И ни один человек на свете не знает их лучше меня.

Но я унесла с собой теплые слова мисс Уордвелл. По пути я остановилась возле поворота, у тропинки, ведущей к речушке, к поляне, к колодцу.

Свернуть? Я решила – нет. Не сейчас. Как-нибудь в другой раз.

Вместо этого я шагнула на другую тропинку – в самую темную чащу, к лощине, озаренной лунным светом. Она похожа на зеленую чашу с жидким серебром. Смутно помнится, тетя Хильда рассказывала, что там живут гоблины.

Я вздохнула и произнесла:

– Честное слово, я поступлю правильно. Вот только знать бы, как будет правильно.

Если гоблины и услышали меня, то не ответили.

Я побрела домой. Остроконечные крыши моего дома еле выделялись на фоне темного неба, зато во всех окнах горел желтоватый свет. Я торопливо вошла. Сверху доносился громкий голос тети Зельды. Взбежала по лестнице – обе тетушки и Эмброуз толпились в коридоре возле моей комнаты. Тетя Хильда бессильно привалилась к стене. Эмброуз распростерся на полу. Тетя Зельда стояла над ним с ведром в руках и тыкала его под ребра острым мыском туфельки.

– Эмброуз, прекрати! В последнее время ты так часто валяешь дурака, что иногда мне кажется, будто это неспроста.

– Не беспокойтесь, тетя Зи, – отозвался Эмброуз. – Я искренне притворяюсь.

Запыхавшись от бега по лестнице, я проговорила:

– Ребята, что у вас тут происходит?

– А, Сабрина, – отозвалась тетя Зельда. – Слава преисподней, ты дома. Твой смертный дружок доставил нам немало хлопот.

Меня охватила тревога.

– Здесь был Харви? – вопросила я. – Пока меня не было? Что случилось? Что вы с ним сделали?

– Дело не в том, что сделали мы, – огрызнулась тетя Зельда, – дело в том, что сделал этот нелепый человечишка. Он стоял под твоим окном и распевал серенады.

У меня отвисла челюсть:

– Не может быть.

Мой робкий Харви на это не способен.

– С прискорбием сообщаю, что очень даже может, – заявила тетя Зельда. – Твой смертный поклонник не наделен мелодичным голосом. Сначала я подумала, что под окном дерутся коты, но, когда я разобрала слова, эта счастливая мысль растаяла. Эмброуз, расскажи.

Эмброуз в полный рост растянулся на полу. Он в прямом смысле слова рыдал от смеха.

– Он пел, – подтвердил мой братец. – Если хочешь, я тебе это спою. Сестренка, ты будешь жалеть, если упустишь хоть слово. Я запомнил все до последней строчки. Я их никогда не забуду. Они записаны в моем сердце огненными буквами. Начинать? «Ах, Сабрина, Сабрина, едва я увидел тебя…»

Я прикрыла ладонью разинутый рот.

– Тише, Эмброуз, – скомандовала тетя Зельда.

– Но я еще не дошел до места, где он сравнивает свою любовь с желтым-прежелтым одуванчиком!

– Полно, милый, – попыталась угомонить его тетя Хильда. – Это немилосердно.

– Ну пожалуйста, можно я расскажу ей, как он называл ее сахарной пудрой на своем пончике? И если бы она была мусорной урной, он хотел бы стать лисой?

Голос тети Зельды стал угрожающим:

– Я могу снова наполнить это ведро и вылить его на тебя. И сделаю, если буду вынуждена еще раз услышать эту песню!

– А мне она показалась такой романтичной! – прошептала тетя Хильда. – Его личико стало таким печальным и растерянным, когда ты окатила его из ведра!

И тут до меня наконец дошло.

– Вы окатили Харви водой из ведра?! – зарычала я.

Тетя Зельда поджала губы:

– Водой? Или это была свиная кровь? Эмброуз, ты не помнишь? Во всяком случае, после этого он умолк.

– Ну и ну, – прошептала я. – Надо скорей ему позвонить!

– Отличная мысль, – поддержала тетя Зельда. – Скажи, что, если он еще раз будет петь на моей территории, я позову сов, и они вырвут ему язык.

Хильда поморщилась:

– Дорогая, постарайся выразить это как-нибудь потактичнее.

Тетя Зельда прошагала к себе, сердито цокая каблуками по паркетному полу. Тетя Хильда прошелестела следом, успокаивая. Я перешагнула через Эмброуза и вошла к себе, но захлопнуть дверь не успела: братец, не переставая хохотать, шелковым ворохом перекатился через коврик и подмигнул мне с заговорщическим видом. Как будто все, что случилось с Харви, было всего лишь удачной шуткой.

– Похоже, сестренка, наши чары работают слишком эффективно.

Я вспомнила слова души колодца и холодно ответила:

– Не наши чары, Эмброуз. А твои.

Она знает, как устроена тьма. Знает, что с самыми красивыми существами случаются самые ужасные вещи. И она не сильно огорчена тем, что Сабрина не вернулась.

У людей случаются приступы безумной надежды. При некоторых фазах луны они набираются уверенности в себе, верят в любовь и в милосердие, впускают к себе в сердца красоту мира, который они видят, или доброту другого мира, который не видят, и уверяют себя, что этого достаточно. Но надежда, как и сами люди, живет недолго. Рано или поздно вера гаснет, на ее место вползают сомнения. И для этого ничего не надо делать. Люди сами все сделают. Всегда приползают обратно, моля о величии, мечтая, чтобы их спасли от худшей доли, которую они сами себе напридумывали.