Два раза Улита натыкалась на этих нищих, но испугаться не успевала – они сами шарахались от нее, как леший от метелки, и, бормоча заклинания-обереги, спешили убраться вон. Любая другая девка на месте Улиты давно бы струхнула и убежала, но Улиту все это только позабавило.

Так ходила Улита вдоль южной стены добрых три часа, продрогла, проголодалась и хотела уж возвращаться домой, как вдруг что-то увидела.

В одном месте темный воздух еще больше сгустился, и вдруг – прямо на глазах у изумленной девки – на пустом месте, где не росла даже трава, появилась избушка.

Избушка эта была в точности такая, какой ее описывали девки с торжка. Маленькая, ветхая, с кривыми стрехами и широким крыльцом.

Обмирая от ужаса, Улита вошла в избу. Ведьму она увидела сразу, и та оказалась совсем не страшной. Просто маленькая, сгорбленная старушка с морщинистым лицом, похожим на запеченное яблоко.

Старушка сидела у печи и ворошила кочергой угли. А на печи варилось какое-то зелье, пахнущее травой и чем-то еще – незнакомым, но приятным. Заслышав Улиту, старушка повернула к ней свое морщинистое лицо и сказала:

– А, пришла. Ну, входи, входи.

Затем снова повернулась к печи. Улита удивленно моргнула и спросила севшим от страха голосом:

– А разве ты знала, что я приду, бабушка?

– Знала, – ответила старуха. – Все вы ко мне идете. Одни раньше, другие позже. Садись на лавку и рассказывай, чего тебе надобно.

Улита села и рассказала. Старуха внимательно выслушала ее, а затем пробурчала:

– Приходи завтра, в это же время. Да не забудь принести с собой прядку волос своего суженого. И золотой солид. Я за бесплатно не работаю.

И вот Улита второй раз в жизни переступила порог ведьминой избушки, и на этот раз в кармане у нее была прядка волос Глеба Первохода. Всучив прядку ведьме, Улита взволнованно спросила:

– Это поможет?

– До сих пор помогало, – мрачно ответила старуха. – Чем отплатишь мне за помощь?

Улита достала из кармана полушубка золотую монету и протянула ее ведьме. Та взяла монету, оглядела ее, попробовала на зуб и даже для чего-то понюхала, противно шевеля морщинистым носом. Потом кивнула и проговорила:

– Хорошая монета. Побывала в пяти кровавых кошелях и на глазу у мертвеца полежать успела.

Старуха посмотрела на вытянувшееся от ужаса лицо Улиты и засмеялась противным смехом, похожим на свиное хрюканье. Затем внезапно оборвала смех и велела:

– Сиди и жди. А я пока доварю зелье.

Улита видела, как ведьма сунула монету в черный короб, стоявший на столе, повернулась и заковыляла, пристукивая костяной ногой, к печи.

– Варись, зелье, варись, темное… Гнилой болотной водой заклинаю тебя… Духом лесной чащобы и порванными рыбьими жабрами… Варись, зелье…

Старуха перестала бормотать. Несколько минут она сосредоточенно мешала варево, потом повернула голову к Улите и вдруг сказала:

– Чего молчишь-то? Выкладывай, кто твой суженый и чего это тебе взбрело в голову его на себе женить?

– Мой суженый… – Улита осеклась и облизнула пересохшие от волнения губы. – Мой суженый – ходок. Самый сильный ходок в княжестве. Его кличут Первоходом. А женить хочу, потому что он мне люб.

– Вот как? – Старуха, продолжая помешивать ложкой варево, усмехнулась. – Значит, люб? Из-за этого и весь сыр-бор?

– А разве бывает по-другому? – удивилась Улита.

Ведьма прищурила маленькие глазки, глубоко упрятанные в морщинистое лицо и похожие на запутавшихся в паутине мух, и уверенно подтвердила:

– Бывает, милая, бывает. Знала бы ты, скольких девок я сосватала за богатых купцов и родовитых сударей.

Улита обдумала ее слова и удивленно спросила:

– Нешто они это из-за денег?

– Конечно, из-за денег. А из-за чего ж еще?

Улита нахмурилась и сухо заявила:

– Я не такая.

– Вижу, что не такая, – снова усмехнулась ведьма. – Ладно. Скоро зелье будет готово. Но знай: коли брошу в зелье прядку волос, прикипит твой суженый к тебе крепче, чем горячая смола. И не оторвешь уж его от себя никакими силами. Готова ли ты к такому?

Улита сдвинула брови, приподняла голову и заносчиво ответила:

– Я готова. Станет моим Первоход – сама его никуда от себя не отпущу!

– Ну, гляди, – усмехнулась ведьма и вновь повернулась к своему вареву.

Долго еще ждала Улита. И все нетерпеливее делалось ей на душе, все волнительнее – на сердце. Она уж готова была поторопить ведьму, но вдруг ей показалось, что за окошком промелькнула тень. Будто кто-то на миг прильнул к стеклу, а затем быстро отпрянул.

Улита насторожилась. Подумала было сказать об этом ведьме, но не решилась. Не хотелось ей отвлекать старуху от колдовского варева.

И тут вдруг дверь распахнулась, и в избу вошел человек, закутанный в плащ. Улита вздрогнула и сжалась на своей лавке, испуганно уставившись на гостя.

Ведьма перестала мешать зелье и повернула уродливую голову к двери. Человек шагнул на середину избы и произнес мягким, воркующим голосом:

– Сказал бы тебе «здравствуй», ведьма, но не хочу, чтобы ты здравствовала. Наконец-то я нашел твое логово!

Говор выдавал в нем иноземца. Мужчина был обычного роста, строен и гибок на вид. Черные, как смоль, и вьющиеся волосы его были схвачены на затылке ленточкой, а на смуглом, миловидном лице плясали тусклые отблески печного огня.

– Чего тебе нужно и кто ты такой? – резко спросила старуха.

Мужчина шагнул вперед и положил руки на рукояти двух кинжалов, торчащих из-за пояса.

– А ты не узнаешь? – холодно спросил он.

Ведьма качнула головой:

– Нет.

– Месяц назад мы приходили к тебе, ведьма. С купеческою дочкой Вырицей, которую Господь послал мне в утешение за все мои беды и несчастия. Неужели ты меня не помнишь, мерзкое исчадие тьмы?

Ведьма пристально вгляделась в лицо нежданного гостя.

– Толмач? – По морщинистым губам старухи скользнула усмешка. – Я могла бы сразу догадаться по твоей замысловатой речи. Значит, ты жив, «сеньор Рамон»?

– Как видишь.

Старуха выпустила из пальцев ложку и опустила руку. Со своего места Улита видела, что пальцы ведьмы потянулись к кочерге, но гость этого видеть не мог.

– А я слышала, что тебя бросили в темницу и что ты там сгинул, – сказала старуха.

Толмач Рамон нахмурился и сухо возразил:

– Люди склонны преувеличивать. Я вернулся, ведьма. И вернулся с единственной целью: отправить в ад ту, кто более всего этого заслуживает.