состоятельный и имевший связи в высоких кругах, спас около 1200 евреев. Антонин Калина, сам заключенный, сталкивался с реальной и непосредственной опасностью для себя лично, но при этом непосредственно руководил одной из крупнейших спасательных операций во время Холокоста.

Многие поколения потомков тех 904 мальчиков, которых он спас, обязаны своей жизнью христианину Калине, этому храброму и достойному чеху.

Там, где многим было трудно сохранить человечность, Калина был человеком в самом полном смысле этого слова.

Путь домой

Мы оставались в Бухенвальде около четырех недель, мало-помалу набираясь сил. По прошествии этого времени американские врачи сочли, что мы достаточно окрепли физически и в состоянии покинуть лагерь. Дети Бухенвальда получили предложение иммигрировать в Соединенные Штаты и построить новую жизнь за границей, вдали от европейского континента, который был полон для них тяжелых, травмирующих воспоминаний. Большинство подростков потеряли во время войны свои семьи и дома, и им просто некуда было возвращаться. Довольно многие дети – узники Бухенвальда решили выбрать этот вариант и приняли предложение американцев.

Что касается меня, то я такую возможность даже не рассматривал. Я хотел вернуться домой, в Берегсас. Зная, что, возможно, не найду там никого из своей семьи, я чувствовал, что должен вернуться туда, где вырос, и узнать, что с ними случилось.

Нашей первой остановкой после отъезда из Бухенвальда был дом для выздоравливающих в Праге, где нам выдали документы, удостоверяющие личность. К этому времени наши желудки привыкли к нормальной пище, и мы получали ее в достатке. Однажды в дом для выздоравливающих прибыл солдат в форме чешской армии. Мне сказали, что он ищет меня. Я подошел к нему, но узнали мы друг друга не сразу.

Это был мой двоюродный брат Моше Лазаровиц. Моше работал с моим отцом на фабрике, и в 1942 году, когда моего отца призвали в трудовые батальоны, Моше остался в Берегсасе, чтобы помогать управлять фабрикой. Отца Моше в армию не призвали по причине преклонного возраста.

Позже, в 1943 году, Моше все же пошел в армию. Ему удалось избежать венгерских трудовых батальонов и вступить в чешскую подпольную армию, где он сражался против немцев вместе с партизанами в лесах. В определенный момент чехи создали армию, состоящую из трудовых батальонов чешского происхождения. После капитуляции Германии и освобождения Европы эти бойцы стали солдатами регулярной чешской армии.

После опубликования списков выживших в концентрационных лагерях и лагерях смерти в районе Праги Моше нашел в них мое имя и поспешил разыскать меня. Прошло более двух лет с тех пор, как он ушел в трудовые батальоны, и я никогда не видел его в форме. Он тоже с трудом узнал двоюродного брата в худющем мальчике, которого увидел перед собой.

Встреча была эмоциональная. Каждый рассказал другому о том, что произошло с ним с момента нашей последней встречи.

Моше задавал только общие вопросы, спрашивал, кого я видел, о ком слышал… Я решил не вдаваться в подробности и только в общих чертах описал свои злоключения.

Моше попросил разрешения забрать меня из дома для выздоравливающих на несколько часов. Он был офицером снабжения в своем подразделении и пользовался военным транспортным средством. Примерно в получасе езды от дома для выздоравливающих находился лагерь, где служил Моше, и благодаря занимаемой должности он имел полный доступ к хорошо укомплектованному складскому помещению подразделения.

Когда мы вошли на кухню базы, я едва не остолбенел от изобилия имевшихся там продуктов.

Моше ласково посмотрел на меня.

– Скажи, что тебе разрешено, а что нет, и я позабочусь, чтобы тебе приготовили все, что ты захочешь.

Я попытался подумать, но почти машинально выпалил:

– Макароны с маком!

Это было блюдо из дома моих родителей, и в детстве мне нравилось сочетание маковых зернышек, сахара и макарон, приготовленных в соусе.

Моше позвал повара, который приготовил блюдо с макаронами в точном соответствии с моей просьбой.

На протяжении многих лет каждый раз, когда я вспоминал это блюдо, вернувшее моему желудку и сердцу знакомые ароматы дома, мои глаза наполнялись слезами.

После трапезы Моше отвез меня обратно в дом для выздоравливающих.

Прошло еще несколько недель, и мы окрепли и поправились вполне достаточно, чтобы отправиться в путь.

Мы были кучкой детей, потерявшихся в этом мире.

Как я уже упоминал, многие мальчики предпочли принять предложение американцев и отправились в Соединенные Штаты. Они не хотели оставаться в Европе, где прошлое было переполнено потерями и страданиями. Некоторые стремились стереть свою еврейскую идентичность, пытаясь избавиться от многолетнего террора и травм, которые сопровождали их в конце войны и много лет спустя.

Одним из этих мальчиков был Альбергер, которого мы знали по Берегсасу и которого встретили потом в вагоне поезда, направлявшегося в Бухенвальд. Именно его отец предупредил нас, чтобы мы ни в коем случае не засыпали по дороге. После войны они вместе, отец и сын, решили иммигрировать в США. Некоторое время мы поддерживали связь по переписке, пока однажды я не получил от него письмо с просьбой прекратить все контакты между нами. Альбергер принял твердое решение держаться подальше от иудаизма, женился на девушке-христианке и попытался уничтожить все, что связывало его с прошлым. Отношения со мной были для него слишком болезненным напоминанием.

Как уже упоминалось, я с решением определился с самого начала и никогда в нем не сомневался. Я собирался вернуться в свой родной город и не мог себе представить, что поеду куда-нибудь еще, не узнав, что случилось с моей семьей.

Я не знал, что найду в своем доме. Выжил ли кто-нибудь из членов моей семьи? Больше всего я боялся узнать, кого из родных не увижу уже никогда.

Шани придерживался того же мнения, и еще несколько парней из Берегсаса сказали, что готовы присоединиться к нам. Мы получили необходимые проездные документы и немного денег, чтобы добраться до места назначения.

Возвращение домой оказалось нелегким.

Прежде всего, нам предстояло найти поезд, идущий в направлении Берегсаса.

Было начало июля, и с окончания войны прошло примерно два месяца. Европа все еще истекала кровью, и большая часть транспортной инфраструктуры была повреждена в районах, где совсем недавно шли боевые действия.

Беженцы, стремящиеся вернуться домой, заполнили железнодорожные вокзалы, и в поездах практически не было мест. Самих поездов не хватало, и те, что все-таки ходили, заполнялись до отказа.

Каким-то образом нам восьмерым удалось сесть на один из них, ужасно переполненный.

Мы возвращались домой, не зная, что нас ждет и есть ли там хотя бы кто-то.

Неуверенность, бывшая со мной на протяжении всей войны, всколыхнулась с новой силой, задевая самые глубокие чувства. Я старательно гнал прочь все мысли о доме, чтобы не поддаться нахлынувшим эмоциям.

Я не знал, что найду в своем доме. Выжил ли кто-нибудь из членов моей семьи? Больше всего я боялся узнать, кого из родных не увижу уже никогда.

В эмоциональном одиночестве, сопровождавшем долгую разлуку с моими родителями и братом, рядом со мной был только один человек – Шани. И вот с приближением к дому наше долгое совместное путешествие подходило к концу. С момента освобождения ничто не могло разлучить нас – мы стали как братья и в окружающем хаосе держались друг за друга, как за якорь. Мы знали, что даже если наши пути разойдутся, мы навсегда будем связаны крепкими узами.

В том мире, который мы годами пытались оставить позади, он оставался единственным человеком, который действительно был там со мной и понимал, через что я прошел.

По сей день я считаю его своим братом. Сегодня нам обоим близко к девяноста, но в некотором смысле мы все еще остаемся и всегда будем четырнадцатилетними.

Втиснувшись с большим трудом в переполненный поезд, мы увидели, что люди сидят и на крыше вагона. Я предложил своим друзьям присоединиться к ним, чтобы не страдать от тесноты и нехватки воздуха внутри. В любом случае шансов найти подходящее место было немного.

Мы забрались на крышу вагона и нашли относительно уютный уголок. Поезд тронулся, локомотив выдохнул, и над нами пролетели искры от горящего угля. Несколько искр упали на мою рубашку и прожгли маленькие дырочки.

До войны я и представить себе не мог, что