успокоил нас, и мы положились на него. Наш блоковый и его помощник поприветствовали немцев и решительно заявили, что в блоке 66 евреев не осталось. Каждый из них рисковал собственной жизнью, но они твердо стояли на своем и обманывали немцев, глядя им в глаза. Войдя в блок, эсэсовцы обнаружили, что заключенные действительно одеты в униформу с польской эмблемой, и ушли, оставив нас в покое. Своей изобретательностью и решительностью Калина спас евреев блока 66. Благодаря ему мы остались в лагере, в то время как еврейских заключенных из других блоков отправили на марш смерти.

Это было ранней весной, в начале апреля. Окружающие леса оживали и зеленели после суровой зимы. Шли дни, канонада усиливалась, фронт приближался, и солдаты с озабоченным видом бегали по лагерю. Было ясно, что предстоит полная эвакуация.

6 апреля состоялось собрание, на котором администрация лагеря сообщила нам, что каждый день будут эвакуировать несколько блоков. Кроме того, с этого дня прекращалась выдача продуктов. Калина попросил, чтобы нас эвакуировали последними.

Каждый день тысячи заключенных покидали ворота лагеря. Позднее большинство из них были найдены американскими солдатами мертвыми и лежащими в открытых железнодорожных вагонах, куда складывали тех, кто не мог идти и падал на снег.

К 9 апреля в Бухенвальде оставалось около 20 тысяч человек.

Во время утреннего построения было объявлено, что к концу дня будет эвакуирован весь лагерь, включая Детский блок 66. Немцы были полны решимости полностью освободить Бухенвальд от заключенных до прибытия союзных войск. План состоял в том, чтобы завершить эвакуацию и взорвать лагерь, уничтожив таким образом все свидетельства творившихся там зверств и преступлений.

По громкоговорителям то и дело сообщали, что все должны немедленно покинуть барак и собраться на плацу. Придя туда, мы увидели толпы людей, которых готовили к отправке из лагеря.

Цель немцев была ясна: вести нас маршем на смерть. Даже когда стало очевидно, что окончание войны – лишь вопрос времени, истребление продолжалось полным ходом. Но понимая это, сознавая, что мы, по всей вероятности, обречены, мы ничего не могли поделать. Эсэсовцы самым тщательным образом обыскали весь лагерь, чтобы убедиться, что здесь никого не осталось.

Мы построились пятерками и уже приготовились выходить, когда прозвучал сигнал тревоги и вслед за ним серия громких взрывов. Офицеры забегали, выкрикивая приказы. Солдаты поспешно заперли ворота и погнали нас в блок. Последние шесть дней мы ничего не ели, если не считать случайно найденных объедков. Вернувшись в блок, мы забрались на койки и пролежали там до вечера, голодные и до предела обессиленные.

Обстрел продолжался. Время от времени по всему лагерю звучала тревога, и сразу же после этого с оглушительным грохотом гремели орудия. Когда стрельба наконец стихла, уже наступила ночь.

Офицеры СС сообщили, что эвакуация переносится на следующее утро.

Утром 10 апреля по системе громкой связи прозвучал приказ – все заключенные должны быстро явиться на плац, построиться по пять человек и быть готовыми к маршу. Я огляделся.

Блок 66 был переполнен подростками в возрасте от тринадцати до семнадцати лет. Услышав приказ, все поспешили выйти из барака.

И тут у меня в голове мелькнула мысль.

Наш блок располагался на склоне холма, и в дальнем конце его, под окном, я заметил несколько незакрепленных досок. Под ними, поскольку барак стоял на неровной поверхности, должно было быть свободное пространство. Я выглянул в окно и принял решение.

– Я никуда не пойду, – сказал я. – Останусь здесь. Пусть будет что будет.

Я опустился на колени, относительно легко оторвал плохо прибитые доски и нырнул в маленькую темную нишу. Шани последовал за мной. Предположение оказалось верным – между полом и грунтом действительно обнаружилось свободное пространство, маленькое и тесное, но места хватило для нас обоих. Мы опустились на корточки и приладили сверху доски. Воздух едва проникал в зазоры между ними. Мы лежали, свернувшись калачиком, в полной темноте, прижавшись друг к другу, стараясь не шевелиться.

Не знаю, сколько мы так пролежали, когда раздались шаги и голоса. Войдя в блок, эсэсовцы быстро осмотрели помещение. Мы затаили дыхание. Спустя какое-то время, показавшееся нам вечностью, солдаты удалились, никого не обнаружив. Мы выдохнули с облегчением.

Хотелось есть и пить, все тело болело от долгого нахождения в неудобной позе, но мы не осмеливались выбраться из убежища. Мы потеряли ощущение времени – день превратился в ночь и снова день.

Без воды и пищи, в темноте и молчании мы просидели там более суток. Грохот орудий приближался. Голоса немецких солдат, крики и приказы постепенно стихли.

А потом мы услышали другие крики – на других языках.

Тело ломило от усталости, но мы все еще боялись выходить на улицу. Мы даже дышали медленно и коротко, стараясь экономить воздух.

Судя по доносившемуся снаружи шуму, там что-то происходило.

Наше укрытие находилось недалеко от окна барака, и любопытство в конце концов пересилило наш страх. Мы решили выбраться из подпола, подползти к окну и посмотреть, что происходит за стенами блока. Приподняв осторожно доски, мы прищурились от яркого, ослепившего нас света. Потом встали и выглянули в окно. Наш барак находился в самом конце лагеря, на опушке леса, всего в двадцати метрах от забора, окружавшего Бухенвальд. Какие-то вооруженные люди пытались свалить ограждение из колючей проволоки.

Позже мы узнали, что это были члены подполья, захватывавшие лагерь. Издали мы видели, как эсэсовцы сбрасывают форму, рассчитывая выдать себя за гражданских лиц, и даже убегают в лес в одном нижнем белье.

Мы поняли, что преследователи стали преследуемыми, но все еще боялись выходить из барака. Опыт многих месяцев лагерного заключения научил нас осторожности, к тому же освободиться от ужаса перед солдатами СС было невозможно вот так сразу.

Мы вернулись в наше укрытие – едва сдерживая волнение, но уже лелея надежду.

Спустя, казалось, целую вечность мы снова услышали голоса за стенами барака и с тревогой прислушались, не зная, что делать. От долгого лежания на твердой земле у меня одеревенело все тело.

Много позже мы узнали, что в то утро, 11 апреля, офицеры СС получили приказ эвакуировать лагерь. Члены политического подполья понимали, что американцы уже близко, и решили, что настало время поднять восстание. За несколько часов до прибытия первых американских танков к воротам лагеря они взяли Бухенвальд под свой контроль. Некоторые члены подполья стали срезать проволочное ограждение, чтобы попасть в ту часть лагеря, где жили эсэсовцы.

Какие-то вооруженные люди пытались свалить ограждение из колючей проволоки. Это были члены бухенвальдского подполья, захватывавшие лагерь. Издали мы видели, как эсэсовцы сбрасывают форму и убегают в лес в одном нижнем белье.

Часть немецких и украинских охранников быстро сняли форму и попытались убежать в окружавший лагерь лес и выдать себя за гражданских лиц. Ближе к полудню лагерь полностью перешел в руки членов подпольного Интернационального комитета.

Во второй половине дня в Бухенвальд прибыло подразделение огнеметчиков немецкой армии. Перед ними стояла задача разрушить и поджечь заброшенные лагерные постройки и убить всех заключенных, которые еще могли оставаться там. Их встретили вооруженные подпольщики, которые и взяли в плен 220 эсэсовцев.

В 15:15 в ворота Бухенвальда въехал первый американский танк.

В этот же момент были остановлены лагерные часы, ставшие вечным свидетельством освобождения.

По системе громкой связи лагеря прозвучало объявление:

– Лагерь освобожден. Вы все свободны.

Мы с Шани недоверчиво посмотрели друг на друга, выбрались из укрытия и, щурясь от яркого солнца, вышли из барака.

По лагерю ходили солдаты, форма которых отличалась от той, к которой мы привыкли. Оказавшись в непривычном окружении, они осматривались, и удивление на их лицах сменялось шоком, отвращением и ужасом. Группа солдат застыла, глядя на груду трупов, лежащих у забора. Некоторые тихо плакали, впервые столкнувшись с такими зверствами. На нас они смотрели с жалостью и состраданием – эмоциями, от которых мы давно отвыкли.

Мы шли медленно, радуясь возможности выйти на улицу и подышать чистым воздухом после долгого пребывания в укрытии. Другие заключенные тоже начали выходить из своих укрытий. В Бухенвальде царила железная дисциплина, и нам строго воспрещалось бродить