Но для этого нужен был, во-первых, самый «говорливый» попугай и, во-вторых, не умевший пока произносить какие-либо фразы. А так как самым авторитетным человеком в этой области был для него, конечно, Григорий Иванович, то он и попросил его оказать ему содействие.

В лавке продавца попугаями натуралист самым тщательным образом осмотрел предлагаемый для продажи товар и сделал заключение, что самого «говорливого» попугая — жако — здесь нет, так как он водится только в лесах экваториальной Африки. От многочисленных разноцветных бразильских попугаев он решительно отказался, так как они беспрерывно, но несвязанно верещали, хотя красавцы ара привлекали внимание, но были очень велики по размерам, что затруднило бы их транспортировку. Да и каюта у Андрея Петровича по размерам была далеко не капитанская.

А вот парочка какаду заинтересовала его. Эти крупные с хохлом птицы обитают от Малайзии до Австралии, и были завезены сюда, наверное, моряками чайных клиперов, которые, поистратившись на берегу от соблазнов, продавали их по дешевке. Григорий Иванович видел этих попугаев в Европе, живущих в клетках, которые довольно членораздельно произносили заученные фразы. Андрею Петровичу приглянулся белый какаду с желтым хохлом и такого же цвета широким хвостом.

Хозяин лавки с тревогой посматривал на господина в очках, который, как сразу было видно, знал толк в попугаях, опасаясь, что тот отобьет у него клиента, уже не раз заходившего в его магазин. И когда тот спросил о цене выбранного им попугая, он на радостях даже не стал завышать ее, хотя и подумывал об этом.

— Теперь, Андрей Петрович, труд и терпение, — изрек Григорий Иванович, когда клетку с попугаем водрузили на стол в его каюте, — и он заговорит у вас, как миленький.

— Большое спасибо вам, Григорий Иванович, за неоценимую помощь.

— Чего уж там! Я сам с огромным удовольствием пообщался с этими экзотическими птицами. Хотя должен заметить, что наши серые невзрачные вороны среднерусской полосы гораздо умнее этих заморских красавцев. Правильно в народе говорят, что не с лица воду пить. Вот так-то.

А затем, немного подумав, задал наконец вопрос, который, видимо, волновал его:

— Как же вы, Андрей Петрович, назовете его?

— «Андрюша», — не задумываясь, ответил тот.

Умные глаза натуралиста по-доброму сверкнули из-за стекол очков.

— Очень хорошее имя — ваши родители будут довольны.

И вот теперь Андрей Петрович, наслушавшись у хозяина лавки попугаев, продававшего этих бойко говоривших на разных языках птиц, и вызнав секреты их дрессировки, все свободное от службы и работы над записками время посвящал своему любимцу.

Однажды, через довольно непродолжительное время, Фаддей Фаддеевич, как-то зайдя в каюту Андрея Петровича, буквально остолбенел, услышав от этой бестии, по его мнению, с наглым взглядом совершенно четкое:

— Андрюша, поручик гвардии!

— Ну и ну! — только и смог выговорить мичман.

— То ли еще услышишь, Фаддей! — радостно воскликнул хозяин попугая.

А когда из каюты Андрея Петровича стало раздаваться: «Иван Крузенштерн! Иван Крузенштерн!..» — вестовой принес в подарок от капитана неутомимому оратору кулек с какими-то экзотическими орехами.

* * *

Фаддея он нашел в его каюте. Однако мичман не разделил его бурных восторгов.

— Бежишь с корабля, бросая друга? — явно огорчился он.

— Ты не справедлив, Фаддей. Как я узнал от Резанова, всю торговую миссию и ученых по приходе в Петропавловске спишут на берег и отправят в Петербург уже сухопутным путем через Сибирь, а Крузенштерн навряд ли сможет оставить меня в команде «Надежды» сверх штата. Ведь я же не имею флотского офицерского чина. Поэтому у меня альтернатива: или отправляться в Петербург в свой полк, или посетить с Николаем Петровичем, у которого я уже получил согласие, Русскую Америку, а может быть, и остаться там на некоторое время в качестве служащего Российско-Американской компании. Ты бы сам что выбрал на моем месте?

— Сдаюсь, Андрюша, я был не прав. Просто очень не хочется расставаться.

— То-то, морской бродяга! Но в связи с этим у меня есть к тебе большая просьба. Не мог бы ты взять на себя труд доставить в Петербург моему батюшке в качестве подарка попугая?

— Что?! — искренне возмутился Фаддей. — Это я должен буду в течение почти целого года слушать его непрерывные бредни?! Нет уж, уволь. Я и в твоей каюте наслышан ими предостаточно.

Андрей Петрович понимающе улыбнулся. Он ради дружеской шутки научил попугая фразе: «Фаддей, не жалей, еще налей!», которая, как оказалось, не очень понравилась другу. Но что поделаешь, ведь обратно из попугая эту злополучную фразу не вытащишь. Как говорится, слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Вот с тех пор мичман и невзлюбил попугая, хотя понимал, что тот здесь не причем. А теперь его еще просят везти этого болтуна до самого Петербурга.

— Не упирайся, Фаддей, прошу тебя, — взмолился Андрей Петрович. — Я, конечно, мог бы с этой просьбой обратиться к Григорию Ивановичу, но как он его повезет через всю Сибирь, да еще в морозы? К тому же он не знаком с моими родителями в отличие от тебя. Ведь ты же в нашем доме всегда желанный гость. Кроме того, придешь к ним с весточкой обо мне не с пустыми руками. Поэтому тебе, сам понимаешь, все гораздо проще. Когда же будешь во время плавания в своей каюте, то накрывай клетку каким-нибудь покрывалом — в темноте он сразу умолкает. А ухаживать за ним будет твой вестовой.

Он почувствовал, что Фаддей Фаддеевич колеблется.

— У меня остались кое-какие запасы корма для него, которых, я думаю, хватит до Макао в Китае, а там можно купить все, что угодно. Пополнить запасы корма можно будет и в Капштадте у мыса Доброй Надежды на юге Африки, где у вас в соответствии с программой экспедиции будет остановка. Все эти расходы я, разумеется, оплачу.

— А что, разве флотский офицер не сможет прокормить какую-то там заморскую птицу?! — возмутился мичман.

Андрей Петрович ликовал — это было красноречивым признанием того, что Фаддей Фаддеевич наконец-то согласился.

— Ты не прав, Фаддей, и очень прошу не обижать меня своим снобизмом. Я от всей души благодарю тебя как настоящего друга! — и обнял его. — Зато какую радость ты доставишь моим дорогим родителям! Вот увидишь…

— Не рассыпайся в любезностях — жизнь, может быть, еще не раз повяжет нас нашей дружбой. Вот тогда-то, быть может, и рассчитаемся.

Когда по правому борту открылись Три Брата[29], как бы охраняющие вход в Авачинскую губу, мореплаватели облегченно вздохнули — они снова вернулись в русские края.