Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Началось с того, что бритвенным лезвием я порезал себе сильно палец, но так был увлечен, что даже его не перевязал и так и продолжал рыться. Нашел ряд фотографий, снятых с Иосифа Евфимовича, “Romancero gitano” Гарсии Лорка, кучу вырезок из газет, посвященных пушкинскому юбилею 1937 года, несколько документов об испанской гражданской войне – всё в первом ящике – и под конец, ура! – памятные мне страницы Заболоцкого. Не выпустил их из рук, пока не перечёл, убедившись что четырёх в середине, 119–122, не хватало. Перепачкал первую страницу кровью.
Отложив стихи, принялся за дальнейшие поиски. Бритвы, чайник, склянки с лекарствами. Удостоверение, выданное в 1913 году “кишинёвскому мещанину Иосифу Евфимовичу Путерману для выезда за границу” – в другом, правда, правописании – опять пушкинские вырезки, стихи Мандельштама без обложки, стихи Гумилёва то же самое, некая рукопись Цветаевой без начала и конца. Ещё фотографии, остатки моей рукописи, статьи о книгах, изукрашенных Пикассо, которую я написал в прошлом январе для друга, путеводители и печальная изжитая галантерея – пуговицы, нитки, гребёнки, щётки, подтяжки, последние следы исчезнувшего навсегда быта. Но недостающих страниц не было. Напрасно перебрал я и третий ящик, самый злокачественный, где всё было промочено.
Покинул двор, вернулся к привратнице и начал снова допытываться – нет ли ещё чего? Есть, в подвале, но там только одни старые журналы. Действительно, только старые журналы, русские, французские, английские, немецкие, испанские, американские, итальянские. Все отсыревшее, гнилое, сколько лет они лежат тут? Ширмы. Коробка с карандашами. Резаное дерево – иллюстрации к “Пиковой Даме”. Газетные клише. И всё[13].
Расплатившись, я готов уже был приступить к лечению пораненного пальца и затем уйти – когда заметил еще кучку сора в углу, из окурков и пыли. Разрыв её, я нашел недостающие страницы Заболоцкого и первую страницу статьи Степанова о его стихах из “Литературного современника” № 3[14].
Нужно ли добавлять, что я обошел все кофейни, чтобы поделиться с друзьями находкой и прочесть им стихи.
Возвращаясь вечером к себе, я встретил по пути Меджусье у ворот её дома. Она обещала вернуться ко мне “un de ces quatre matins”[15].
11.4.41».
Rahel
Публ. по изд.: Ильязд. Rahel. Deux sonnets précédés de leur traduction littérale ornés de gravures sur bois de cormier par Léopold Survage calligraphiés par Marcel Mée. <Париж>: Imprimerie Union, 1941. Тираж издания составил двадцать два нумерованных экземпляра.
Книга из двух сонетов, сопровождённых переводами на французский язык, сделанными самим Ильяздом при помощи Поля Элюара, была написана в Париже во время начала немецкой оккупации. Сонеты, набранные кириллическими символами (ручная каллиграфия мастера Марселя Мэ техникой сухой иглы на металлической плитке), обрамлены ксилографиями Леопольда Сюрважа, изобразившего через падение Икара перемирие между Францией и Германией в июне 1940 г.
С Сюрважем (Леопольдом Фридрихом Штюрцваге, 1879–1968) Ильязд познакомился ещё в 1922 г. Художник с 1908 г. жил в Париже, где стал другом Г. Аполлинера, участвовал в Русских балетах С. Дягилева, занимался гобеленным искусством, рисунками по тканям, работал на фирме “Chanel” (1933). Он также принимал участие в художественном оформлении балов, устроенных Ильяздом под эгидой Союза русских художников в Париже. Портрет Ильязда офортной работы Сюрважа (ок. 1967) воспроизведён в книге Ильязда “Rogelio Lacourière pеˆcheur de cuivres” (1968), посвящённой гравёру Роже Лакурьеру.
О “Rahel” известно совсем немного, что, вероятно, обусловлено трудностями исторического периода, в который книга вышла; предположительно по тем же причинам в книге отсутствуют важные данные: например, на титульном листе не указано имя автора.
Написанное латиницей заглавие книги можно трактовать по-разному. Может быть, имеется в виду одна из жён Иакова, младшая сестра Лавана, сестра Лии, мать Иосифа и Вениамина, Рахиль (Рахель; ивр. רָחֵל, Рахéль – «овечка»), умершая при родах около Вифлеема и символизирующая материнскую любовь и страдание.
Но также можно предположить, что в названии книги отражена тема войны, поскольку в произведениях Ильязда обыкновенные слова зачастую приобретают ту или иную дополнительную коннотацию. Тогда Rahel символизирует не только страдания матерей во время войны, а саму войну как мать, которая, словно древний бог времени Хронос, уничтожает своих детей. Такой оказывается Раель в поэме «Бригадный». Но более того, Раель – одно из любимых слов Ильязда (пожалуй, и благодаря его нежной фонетике), которое впервые появляется у него в 1928 г. под французским вариантом Рашель в качестве названия изобретенного им нового вязального станка. Затем Ильязд вернётся к нему в одном французском стихотворении, посвященном К. Бриэну. Окончание «ель» или «эль» часто встречается в, так сказать, Ильяздовой ономастике французского периода. Свою первую жену, Симону Брокар, он стал называть кличкой Аксель, которая стала de facto её настоящим именем, а его дети с ней получили имена Мишель и Даниель.
К имени Раель может относиться и посвящение «Р. Л.» черновой рукописи первого сонета, но всё же неизвестно, кого скрывают эти буквы. Единственным из известных нам друзей Ильязда, инициалы которого с ними совпадают, является гравёр Роже Лакурьер, но, вероятнее всего, стихи посвящены женщине.
В итальянском каталоге книг Зданевича предполагается, в частности, что это заглавие может быть результатом фонетической игры латинского и кириллического алфавитов; так, в заглавии узнаются кириллические «ранец» или «ранен», напрямую соотносящиеся с темой войны (см.: I libri di Iliazd: Dall’avanguardia russa alla scuola di Parigi. Firenze: Centro Di, 1991).
Известно также, что Ильязд некоторое время находился в отношениях с известной испанской певицей Ракель Мельер (1888–1962), участвовавшей в “Bal des Deux Dianes” («Бал обеих Диан»), организованном Ильяздом в 1926 г. С начала Испанской войны Р. Мельер встала в сторону франкистов, что полностью исключало для Ильязда дружбу с ней.
Rahel I (с. 121).
В АЗ имеется черновая рукопись сонета, несколько отличающаяся от его опубл. текста:
Р. Л.
Не устает в окрестностях война
полночный город вымер от заразы
но возвращаясь щедрая луна
позолотит оборванные вязы
Опустошенная земля черна
по долу рыщут алчные рассказы
но на пруды из горнего окна
не перестали сыпаться алмазы
В руках не согревается рука
не уцелеем нас не будет скоро
ветров прощальных грянет аллилуйя
Но падает на счастье свысока
не опасаясь ничьего укора
одна и та же рифма поцелуя