– Вот и прекрасно! – воскликнул Эдмунд, хотя и с некоторым удивлением. – Но шляпка для тебя…

– Кому ты пытаешься доставить удовольствие: мне или себе?

Эдмунд опешил:

– Тебе, Джейн. Конечно же, тебе!

Ее взгляд был полон негодования: ну разве можно заставлять кого-то принимать нежеланные подарки и считать это проявлением добрых чувств? Джейн подобное поведение казалось самолюбованием, даже эгоизмом, и больше ничем. Неужели муж, пренебрегающий ее обществом, все-таки чувствовал за собой вину, если видел необходимость заваливать ее подарками? Или же стремление порадовать ее было искренним?

Если так, ему следовало бы искупить вину в манере, угодной ей, а не навязывать свою.

Раньше Джейн и думать не могла, что доброжелательность бывает такой эгоистичной. На балу Эдмунд также тешил свое самолюбие, когда одну за другой приглашал дам танцевать, совершенно забыв о данном ей обещании.

Разумеется, ей не пришло бы в голову облечь свои мысли в слова. И уж конечно, не в магазине. Но, к сожалению, единственным человеком, кому эти покупки принесут удовольствие, мог быть только продавец.

Скользя взглядом по длинным полкам, заваленным яркими лентами, шляпами с мягкими полями, сатиновыми тюрбанами и бархатными шляпками, Джейн увидела ее – прелестную вещицу, терявшуюся на фоне остальных, но единственную пришедшуюся ей по вкусу.

– Вон ту, пожалуйста. Нет, другую. За тюрбаном. Да-да, соломенную.

Простая соломенная шляпка была выбрана исключительно назло Эдмунду.

Джейн надела ее и посмотрелась в зеркало, которое подал ей услужливый продавец. Обычная голубая шляпка с серебристой шелковой каймой и бантом оказалась довольно симпатичной, а в эту дождливую серость виделась Джейн светлым пятном, словно предвещавшим приход весны.

Рассматривая собственное отражение, она увидела у себя за плечом лицо Эдмунда.

– Нет! – с неожиданной для себя резкостью ответила Джейн.

– Нет.

– Ты не в настроении для поэзии?

– Нет.

Когда его отражение исчезло из зеркала, она взглянула на лицо, обрамленное шляпкой. Невыразительные глаза, жесткая линия рта, густые брови – самые обыкновенные черты невзрачной дурнушки целиком гармонировали с безнадежной серостью ее натуры.

Разочарованная увиденным, Джейн осторожно опустила зеркало на прилавок.

– Прости, Эдмунд. Полагаю, ты пытался быть, как всегда, вежливым.

– Ну что за глупости! При чем здесь вежливость? Мне хотелось порадовать тебя.

– К чему столько беспокойства?

– Хотя бы для того, чтобы видеть твою улыбку. – Он нежно коснулся ее подбородка. – Впрочем, мне следовало бы помнить, что тебя невозможно заставить что-нибудь сделать против твоей воли, даже улыбнуться.

– Иногда мне хочется улыбаться.

Но только не теперь. Сегодня они провели слишком много времени вместе, и ускользающая нежность была лишь предвестником неизбежного разочарования для них обоих.

Джейн не следовало погружаться в мрачные мысли хотя бы потому, что нестерпимая, безнадежная серость ее натуры должна быть уравновешена улыбкой, пусть и одной. Она должна попытаться.

Эдмунд картинно закрыл лицо руками и отшатнулся.

– Ах этот оскал! На помощь! Да это же волчица!

Джейн скрестила руки на груди.

– Ну и кто из нас говорит глупости?

Вмиг посерьезнев, он повторил ее жест.

– Полагаю, что я. Но попытка не пытка. Однако, как вижу, улыбки мне не добиться. И ты наверняка не позволишь спросить, хорошо ли проводишь время, не замерзла ли. Какое упрямство!

– Считаешь меня упрямой?

– Моя дорогая леди, вас упрямой считают другие, а я это знаю наверняка. Посему больше покупать подарки не намерен, уж во всяком случае сегодня. Так ты собираешься платить за свою шляпку?

Эдмунд явно не шутил – слишком серьезным и усталым вдруг стало выражение его лица. Руки Джейн задрожали, когда она принялась развязывать бант шляпки, а внутри все так и трепетало от ощущения победы – наконец-то она добилась признания своих прав.

– Да, пожалуй, я ее куплю.

Пока Эдмунд помогал Джейн усаживаться в экипаж, наполовину заваленный пакетами с покупками, ему не давал покоя вопрос: почему она так упрямилась, с завидным упорством отказывалась от любых его предложений? Ему пришлось практически принудить ее выбрать хоть что-то не для дома и библиотеки, а для нее самой.

Киркпатрик как мог предостерег Джейн насчет Беллами, не раскрывая деталей его постыдного прошлого, а теперь его обязанность – ее защищать. Для этого он должен сделать так, чтобы она не чувствовала себя несчастной, была всем довольна, а еще ограждать от яда, испускаемого этим злодеем. Им с Джейн следует почаще выезжать вместе, а в качестве подарков для жены, судя по всему, больше подойдут книги. Джейн хоть и говорила, что боится прожить скучную жизнь, но не позволяла сделать ее счастливой. По правде говоря, Эдмунда терзало еще множество вопросов.

Усаживаясь в экипаж, Джейн толкнула его локтем в бок, вернув тем самым в реальность.

– Прошу прощения. Здесь тесновато.

Возможно, Эдмунд и поверил бы в непреднамеренность ее действий, не будь удар столь метким и болезненным, но сейчас лишь процедил:

– Ничего страшного.

В воздухе повисло напряженное молчание, но через некоторое время Джейн нарушила тишину:

– Прошлой ночью… я заперла дверь.

Тон его голоса в одно мгновение сделался предупредительным:

– Ты вольна поступать, как пожелаешь.

– Я заперла дверь, потому что… – Джейн смутилась, но все же продолжила: – В общем у меня эти дни…

– У тебя… Ах, ну да!..

Даже в тусклом свете, пробивавшемся сквозь окошко экипажа, Эдмунд видел, как вспыхнули ее щеки. Молчание, казалось, длилось целую вечность, но эта тишина была иного рода, ее заполняли различные звуки: ее мягкое дыхание, шелест оберточной бумаги, стоило коснуться пакета с покупками, гул, долетавший с улицы. Среди всего многообразия шумов нельзя было не заметить, как одиноки они вместе.

Появление Джейн так мало поменяло в его жизни, что ему даже проводимые вместе ночи казались неуместным вторжением в ее жизнь. Она не соглашалась ни на один подарок, не выказав сначала недовольства по этому поводу. Что бы он ей ни предлагал – этого всегда будет недостаточно.