было хорошо, за исключением одного – это он хотел меня, а мне лишь хотелось почувствовать то же самое по отношению к нему.

Дэвид отстраняется от меня и спокойно говорит:

– Я найду тебя в школе в понедельник, Элизабет.

Молчу в ответ и смотрю на часы. Уже почти полночь. Дэвид закрывает глаза и наклоняется, чтобы снова меня поцеловать. Медленно, как в кино.

И тут я поворачиваю голову.

Его лицо мгновенно становится растерянным.

– Мне пора, – говорю я.

– Подожди, скажи мне номер своего мобильного. – Он поворачивается и ищет на заднем сидении телефон.

В этот момент я выскакиваю из машины и бегу к дому. Мне не нравится Дэвид. Я не хочу его целовать. Это не моя жизнь, это не я. Я… ненормальная. Не могу заставить себя притворяться. Даже этой ночью.

Проскальзываю в заднюю дверь. Мне казалось, что тетя Бэтт давно уже легла спать, но вдруг замечаю, что она стоит в гостиной у окна и смотрит на улицу, спрятавшись за шторой.

– Ты шпионишь за мной?

Тетя Бэтт хватает воздух ртом, как будто только что вынырнула из воды.

– Кто этот мальчик?

Я расстроена, что она за мной подглядывала. Какой кошмар! Неужели мне до сих пор нельзя иметь хоть какую-то личную жизнь? Я ведь уже тинэйджер, как сказала Кэт, а не ребенок.

– Так, никто. Я иду спать.

Тетя Бэтт идет за мной к лестнице.

– Я знаю, ты была лишена такого рода опыта, поверь, мне очень жаль. Но это надо прекратить.

– Что прекратить? Мне что, нельзя поцеловать мальчика, когда захочется? Или нельзя общаться с друзьями? Когда-то давно я совершила ошибку, а ты не даешь мне о ней забыть!

Тетя Бэтт касается моей ладони, но быстро отдергивает руку, как от раскаленной сковородки.

– В тебе столько гнева… Он стремится вырваться наружу.

Смотрю на нее сверху вниз.

– Знаешь, а я действительно злюсь. На тебя. – Складываю руки на груди. – Зачем тебе столько книг в спальне? Ты накладываешь на меня заклинания?

– Мэри… Я…

– А эти странные веревки, которые ты растянула на стене, они тебе зачем?

Тетя Бэтт дрожит.

– Мэри, это чтобы тебя защитить.

– Что значит защитить? – Тетя явно не горит желанием что-то рассказывать мне, и от этого мне еще больше хочется узнать правду. Она отступает, но я не даю сократиться дистанции между нами.

– Так для чего они?

Тетя Бэтт поднимает руки.

– В любом случае, они не работают.

Я кричу во всю силу своих легких.

– Зачем они? – Тетя Бэтт опускается на пол. – Они связывают заклятия, – не говорит, а уже шепчет она.

Связывают? Я тут же вспоминаю то утро, когда не могла открыть дверь и как мне было плохо от дыма.

Может, это из-за ее колдовства?

Но я выбросила эти сумасшедшие мысли из головы. Как можно хоть на секунду поверить в этот бред? Тетя Бэтт – не ведьма. И это никакое не колдовство. Просто она сумасшедшая.

Я наклоняюсь, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Тебе нужно чаще выходить из дома. Начни снова рисовать. Живи своей собственной жизнью и не пытайся меня запирать дома вместе с собой.

Тетя качается, обхватив руками голову. Она не хочет смотреть на меня. Убеждать ее бесполезно. Не понимаю, почему пытаюсь урезонить сумасшедшую.

– Я хочу, чтобы ты убрала эти веревки. Сегодня же. Прекрати жечь эти вонючие штуки и сыпать на пол мел, иначе я позвоню маме с папой и расскажу, чем ты тут занимаешься.

Тетя начинает плакать. Может, я веду себя как последняя сволочь, но мне не хочется это слушать. Только не сегодня, когда мое сердце уже разбито.

Хотя почему же одно сердце? Разбита вся моя жизнь.

Глава восемнадцатая. Кэт

Я просыпаюсь от запаха свежеиспеченных вафель. Обычно, чтобы позавтракать вместе с папой, нужно ждать субботы, но из-за каких-то там собраний в четверг и пятницу мы не учимся. Ночью я объездила всю округу, пытаясь разыскать Мэри, даже подъехала к ее дому, но свет в окнах не горел. Мне оставалось надеяться, что она благополучно добралась до дома. Я хватаю телефон и со скоростью звука печатаю Лилии сообщение, чтобы позже мы встретились и заехали к Мэри, а потом прямо в ночной растянутой майке и носках спускаюсь вниз по лестнице.

– Ну что, повеселилась вчера? – спрашивает папа, увидев меня на пороге кухни. Пэт, разумеется, еще дрыхнет. Обычно и в выходные, и в будни он просыпается не раньше полудня.

Я быстро обнимаю папу. Он у нас всегда был крупным. Подходящее телосложение для папы. Всегда приятно обвить его руками и прижаться.

– Не особо, – отвечаю я, хотя вчерашний вечер прошел хуже некуда. Конечно, не только по моей вине, но все равно мне неловко, что оставила ее одну в лабиринте. Если бы я была рядом, все это дерьмо с Ривом никогда бы не случилось. Иначе я сломала бы ему вторую ногу.

Я наливаю нам по чашке кофе. Мне нравится с молоком, а папа предпочитает черный с двумя ложками сахара. Я тайком кладу ему только одну, потому что папин врач считает, что ему следует сбросить вес. Папа ставит на стол тарелки, масленку и банку с клубничным желе. Я люблю есть вафли именно с желе, а не с сиропом, и сворачиваю их конвертиками.

– Ну что, приходили к нам какие-нибудь детишки за сладостями? – спрашиваю я.

– Только две девчушки с нашей улицы.

Я плюхаюсь на стул.

– И в кого они нарядились?

Папа горбится над тарелкой. Это его классическая поза во время еды.

– В принцесс, наверное. Не знаю. На мой взгляд, они выглядели, как розовые диско-шары.

– Ненавижу розовое, – говорю я. – Оно оскорбляет мою внутреннюю Глорию Стайнем[2].

– Неужели нигде в мире больше не осталось маленьких девочек, которые хотят нарядиться в автогонщиков или докторов? – Я поднимаю крышку масленки и хмурюсь. Вся поверхность масла засыпана какими-то крошками, а дно испачкано старыми масляными потеками. Давненько ее не мыли. Я беру нож и соскребаю брусок с мусорную корзину и достаю из холодильника новую пачку. Пусть пока полежит на оберточной бумаге. Папа поднимает голову.

– С тобой все в порядке?

– Да, – отвечаю я и тянусь за желе. Банка липкая, крышка не завернута. Это работа Пэт, он всегда ест арахисовое масло и желе, когда под кайфом. Я с грохотом ставлю банку на стол.

– В чем дело, доченька?

– Ни в чем, – отвечаю я, хотя и очень расстроена. – Как твоя лодка? Закончишь ее на этой неделе?

Папа кивает.

– Парень, который ее купил,