Витарр закрывает дверь, снимает с головы тяжелый капюшон, а следом за этим зовет:

– Руна.

Голос звучит тихо и сипло, словно бы в одно мгновение разучился говорить. Когда разговаривали они в последний раз? Вся эта тайна злит его. Ему запрещено даже просто посмотреть на нее, чтобы не вызвать подозрений! Витарр не так много просит в своей жизни, чтобы ему было отказано даже в подобном.

Он зовет снова, но ответом ему служит тишина.

Сначала Витарр думает даже, что ее здесь нет, но затем понимает – куда ей еще идти? Прокашлявшись, он зовет ее еще раз.

– Руна!

Полог на одной из кроватей дрожит, после чего отодвигается в сторону, являя ему ее лицо, едва различимое в почти потухшем свете очага. Руна щурится после сна, вглядываясь в его фигуру, после чего на лице ее появляется легкая улыбка, стоит ей его узнать. Никто, кроме нее, ему больше не улыбается.

– Витарр.

Она садится на постели, держась за свой огромный живот, и у Витарра при виде нее все внутри сжимается. Руна тянет к нему руку, и он широким шагом преодолевает расстояние, отделяющее их друг от друга, стараясь не смотреть в сторону пустующей постели Ренэйст; кюна так и не позволила убрать ее из дома. Их руки соприкасаются, и Витарр становится перед ней на одно колено, заглядывая в карие глаза. Руна улыбается, от нее пахнет сонным теплом, и Витарр чувствует себя чудовищем. Как он может ее, такую теплую и нежную, вести в лес?

– Прости. Я разбудил тебя.

Она качает головой, отчего пряди рыжих волос, свободных от легкой косы, падают ей на плечи и грудь. Витарр любуется ею, смотрит внимательно, вздрогнув от неожиданности, когда Руна, перехватив беспалую, отвратительную его руку, укладывает ее на свой живот. Братоубийца дергается, словно бы заставляют его трогать пылающий очаг, и смотрит на нее едва ли не испуганно, одними губами шепнув:

– Не нужно.

И, как бы сильно ему ни хотелось продлить это прикосновение, он убирает руку, ощущая себя отвратительно из-за печали, мелькнувшей на ее лице. Витарр отводит взгляд, прокашлявшись, и, взяв себя в руки, вновь смотрит в ее глаза.

– Я хочу, чтобы ты сейчас поехала со мной.

– Сейчас?

Руна выглядит обескураженной. Она смотрит на медленно догорающую свечу, стоящую подле ее постели, после чего обнимает обеими руками живот, словно бы стараясь защитить ребенка, что покоится внутри ее чрева.

– Но куда?

Ему совсем не хочется говорить. Он знает, что Руна не захочет, не согласится. Начнет сопротивляться. Была бы его воля, то не стал бы он ее принуждать, но сейчас речь идет о слишком важных вещах. Если есть малейшая возможность того, что его сестра жива, то он должен это узнать. Должен сделать для Ренэйст хоть что-то.

Сделать что-то правильно хотя бы раз.

– Твоя сестра велела мне привести тебя.

Руна вся мгновенно холодеет. Она смотрит потерянно, словно бы не веря в то, что Витарр только что сказал, и отрицательно качает головой. Они не виделись с тех самых пор, как дар Саги стал настолько ярким, что скрывать его стало просто невозможно. Старшую дочь забрали из семьи, велели позабыть, кто она такая, а младшей и думать запретили о том, что когда-то у нее была сестра. Так и было – сестры не виделись, ни словом не обмолвились за долгие эти десять зим. Ей сложно представить, какой она стала. Страшно показать, какой стала сама.

Так бы и продолжалось еще долгие годы, если бы не Витарр.

– Я не хочу. Не поеду.

Протянув руки, Витарр мягко, как только может, накрывает ее лицо своими ладонями, холодными и грубыми, заставляя посмотреть. Видит страх, что плещется в глазах напротив, и старается сделать так, чтобы голос его звучал как можно увереннее. Как он может убедить ее, если сам сомневается?

– Я понимаю, что ты боишься, Руна. В любой другой ситуации я бы никогда тебя туда не повез, угрожай мне Сага даже самой коварной своей расправой. Но я думаю, что Ренэйст может быть жива. Понимаешь? Сага единственная, кто может дать мне ответ на этот вопрос, но главным ее условием было то, чтобы я привез тебя к ней. Прошу, помоги мне.

Слова о Ренэйст заставляют Руну отвести взгляд. Сомнения гложут ее, страх сильнее, чем желание помочь. Кто помог самой Руне, когда оказалась она в таком положении? Пусть Ренэйст не сделала ей ничего плохого, да только и хорошего не сделала. У Руны нет повода помогать конунговой дочери, сейчас нет для нее ничего важнее, чем дитя, которое носит она под чревом. Что ей до беды, случившейся в этом доме?

Но Витарр просит. Смотрит взглядом побитой собаки, готов умолять, если потребуется. Наступит на глотку своей гордости, втопчет ее в грязь, но склонит голову и проявит слабость. Столь важно для него это? Руна не помнит, чтобы был он близок с сестрой, до прошлого ритуала посвящения даже и не говорили они. Жили под крышей одной да только вид делали, словно бы и не знают друг друга. Все, что Витарру здесь принадлежит – одинокая постель, стоящая дальше остальных от очага, да и то она здесь лишь потому, что кюна вступилась. Не позволила отправить сына на Три Сестры, убрать с глаз долой. Может, и винила, как все вокруг, Витарра в смерти Хэльварда, только, в отличие от конунга, не позабыла о том, что он – ее сын.

Руна поднимает взгляд вверх, к проему в крыше, через который тянется дым от очага. Решимость Витарра не развеивает ее сомнения, тревожит только сильнее. Что он хочет услышать из уст Саги? Не в ее силах сказать Витарру то, что он хочет услышать, видения ее расплывчаты и эфемерны. Она видит образы, отголоски чужих дум, на жалкое мгновение заглядывает за пределы Бивреста для того, чтобы коснуться трепетно корней Иггдрасиля.

Раньше такие, как она, могли скользить по его корням. Им были открыты все дороги, все тайны, не было ничего, что можно было бы сокрыть от темных дочерей Локи, коими считают их. Но Мировое Древо завяло, его корни пожирает дракон Нидхегг, получивший то, что так страстно желал. Вместе с ним увядает их дар, и остается вельвам по крупицам беречь те крохи, что им отмерены.

Сага не всесильна. Вельвы, что придут после нее, будут еще слабее.

Но Витарр ждет ее помощи. Его грубые пальцы проводят по коже у нее под глазами, и взгляд его тяжелый и темный, как холодные воды озера, погубившего троих волчат дома Волка. Хочет сказать ему «нет», да не может. Знает, что, кроме нее, ему никто не поможет.

– Помоги мне одеться.

Забавно наблюдать за тем, как мечется Братоубийца по дому конунга, стремясь раздобыть для беременной наложницы теплые вещи. Все причитает он, что нужно уйти поскорее – скоро вернется кюна, и лучше им убраться до того, как нога ее ступит на порог. Сломленная смертью дочери, вряд ли сможет сделать она им хоть малейшее зло; она сама сейчас к нему уязвима как никогда. Руна не спорит, лишь заплетает свои волосы в косу потуже, чтобы те не мешались.

Все плещется в груди ее ярость. О чем думала Сага, велев Витарру доставить ее к ней? Руне скоро рожать, не в ее положении нужно отправляться в подобный путь! Никогда до этого не пыталась она встретиться с сестрой, ни единой весточки ей не передала. Когда Витарр только стал ездить к ней, отвозить тюки с едой, выпрошенной у солнцерожденных, Руна вкладывала в них письма, в которых рассказывала сестре обо всем, что с ней приключилось.