Какие выводы мы можем сделать на этом начальном этапе эпохи глобального становления? Прогнозы о выравнивающем эффекте информации и коммуникационной революций на распределение власти между государствами оказались неверными. Отчасти это объясняется тем, что в сфере коммерческого и стратегического формирования сохраняется эффект масштаба и барьеры для входа, а отчасти тем, что в сфере свободной информации более крупные государства часто будут иметь хорошие позиции в конкуренции за доверие, которое создает «мягкую силу». Во-вторых, дешевые потоки информации привели к колоссальному изменению каналов контактов через государственные границы. Неправительственные организации и частные лица, действующие в трансграничном пространстве, имеют гораздо больше возможностей для организации и отстаивания своих взглядов. Государства становятся более легко проникаемыми и менее похожими на «черные ящики». Нашим политическим лидерам будет сложнее поддерживать последовательный порядок в решении внешнеполитических вопросов.

В-третьих, Интернет создает новый транснациональный домен, который накладывается на суверенные государства подобно тому, как столетия назад создавались средневековые рынки, и это обещает столь же значительную эволюцию взглядов и идентичностей. В-четвертых, информационная революция меняет политические процессы таким образом, что открытые демократические общества, такие как США, будут успешнее авторитарных государств конкурировать за такой ключевой ресурс власти, как авторитет, однако демократизация не будет быстрой в большинстве стран доиндустриального мира. В-пятых, «мягкая сила» становится более важной по отношению к жесткой силе принуждения, чем это было в прошлом, поскольку доверие становится ключевым ресурсом власти как для правительств, так и для неправительственных групп. Хотя США находятся в более выгодном положении с точки зрения доверия и «мягкой силы», чем многие страны, степень доверия к политике правительства, скорее всего, будет снижаться. Наконец, суверенные государства, расположенные по географическому принципу, будут продолжать структурировать политику в информационную эпоху, однако процессы мировой политики в рамках этой структуры претерпевают глубокие изменения. Власть суверенного государства по-прежнему будет иметь значение, но она уже не будет такой, как раньше.

Это означает, что многие традиционные показатели американского превосходства, которые мы рассматривали в главе 1, окажутся иллюзорными. Разговоры об однополярности и гегемонии будут звучать все более пусто. Если бы в глобальную информационную эпоху нам нужно было только отбиваться от новых военных соперников, задачи американской внешней политики были бы относительно простыми, а нашей «жесткой силы» было бы достаточно.

По традиционным меркам ни одно суверенное государство не может превзойти нас, а террористы не могут нас победить. Но информационная революция ставит более тонкие задачи, меняя саму природу государств, суверенитета и контроля, а также роль «мягкой силы». Все меньше вопросов, которые нас волнуют, будут решаться с помощью нашей доминирующей военной мощи. Политикам придется уделять больше внимания политике доверия и важности «мягкой силы». И им придется выходить на сцену, переполненную вновь наделенными властными полномочиями субъектами и лицами, не относящимися к верховной власти. Как мы увидим в следующей главе, все это будет происходить в очень разнообразном мире, в котором глобализация сокращает расстояния, обеспечивавшие защиту в прошлом.

Глава 3. Глобализация

Американцы все больше ощущают, как на их жизнь влияют события, происходящие за пределами страны. Террористы из разных уголков мира устроили хаос в Нью-Йорке и Вашингтоне. Или вот экономический пример: кто бы мог подумать, что неосмотрительная банковская практика в небольшой экономике, например, в Таиланде в 1997 г., приведет к обвалу российского рубля, массовые займы для предотвращения кризиса в Бразилии, а действия Федерального резервного банка Нью-Йорка по предотвращению краха хедж-фонда нанесут ущерб американской экономике? В качестве экологического примера можно привести недавнюю дезинфекцию многих американских городов с помощью вертолетов в попытке уничтожить потенциально смертельный вирус Западного Нила, который мог попасть в кровь путешественника, через птицу, провезенную через таможню, или в кишечник комара, залетевшего в самолет. Опасения по поводу «биоинвазии» заставили некоторые экологические группы разместить в газете New York Times объявления на всю страницу с призывом сократить объемы мировой торговли и путешествий. А с началом XXI века улицы Вашингтона, Праги, Квебека, Генуи и других городов, где проходили встречи лидеров, заполнили демонстранты, протестующие против глобализации.

Сделано в Америке?

Глобализация — рост всемирных сетей взаимопроникновения — практически так же стара, как и история человечества. Примером «тонкой» глобализации может служить древний Шелковый путь, связывавший средневековую Европу и Азию и включавший в себя небольшое количество предметов роскоши и элитных покупателей (хотя все более широкие слои населения Европы страдали от вирусов, сопровождавших торговцев). Экономическая глобализация резко усилилась в XIX веке. В «Коммунистическом манифесте» 1848 года Карл Маркс и Фридрих Энгельс утверждали, что «все старые национальные отрасли промышленности уничтожены или уничтожаются… На месте прежней местной и национальной замкнутости и самодостаточности мы имеем сношения во всех направлениях, всеобщую взаимозависимость наций».

Идея о том, что глобализация равнозначна американизации, является распространенной, но упрощенной. Сами Соединенные Штаты являются продуктом глобализации XVII–XVIII веков. Как писал Адам Смит в 1776 году, «открытие Америки и прохода в Ост-Индию через мыс Доброй Надежды — это два величайших и важнейших события, зафиксированных в истории человечества,… объединившие в какой-то мере самые отдаленные части света». Но верно и то, что Соединенные Штаты являются гигантом современного этапа глобализации. По словам министра иностранных дел Франции Юбера Ведрина, «Соединенные Штаты — очень крупная рыба, которая легко плавает и господствует в водах глобализации. Американцы получают от этого большие выгоды по целому ряду причин: из-за своих экономических размеров; из-за того, что глобализация происходит на их языке; из-за того, что она организована по неолиберальным экономическим принципам; из-за того, что они навязывают свои легальные, бухгалтерские и технические практики; из-за того, что они являются сторонниками индивидуализма».

Понятно и, вероятно, неизбежно, что те, кто повторно посылает американскую власть и популярную культуру, используют национализм для борьбы с ней. В 1940-х годах французские чиновники пытались запретить кока-колу, и она была окончательно разрешена к продаже во Франции только в 1953 г.

В 1999 г. Жозе Бове, французский фермер-овцевод (который, кстати, провел первые годы своей жизни в Беркли, Калифорния), стал французским героем и привлек внимание мировой прессы, защищая «кулинарный суверенитет» путем уничтожения ресторана McDonald's. Никто не заставляет французскую публику входить в золотые арки, но успех Бове в СМИ говорит об амбивалентности культуры по отношению ко всему американскому. Как жаловался в 1999 г. президент Ирана, «новый мировой порядок и глобализация, которые пытаются заставить нас принять некоторые державы и в которых игнорируется культура всего мира, выглядят как своего рода неоколониализм».

В некоторых аспектах глобализации сегодня