— за него. Так будет точнее. Мои клиенты — Димин учитель, мастер курса, и один из руководителей будущего театра, в котором он мечтает работать.

— Я должна вам верить?

— Хотите, покажу контракт?

— Не надо.

— Ладно. Ваше право — верить или не верить. Но повторяю вопрос: куда направился Дима?

— Скорее не куда, а от чего. На него вешают два убийства.

— Все это дело — на жидких соплях. И вы, как женщина во всем, должны понимать это.

— Я все отлично понимаю, но у нас в России пока суд да дело…

— Так все-таки куда?

— В город, где он родился и вырос.

— Действительно, не у родственников же в Ярославле прятаться. Это вы ему посоветовали тайно уехать?

— После бурной дискуссии было выработано совместное решение.

— Ваше совместное решение может стоить ему жизни.

— Вы нарочно пугаете меня?

— Милая моя Оля, неужели вы не понимаете, что его подставляют, настойчиво подставляют. Милиции, уголовщине…

— Кто?

— А вот этого я пока не знаю.

* * *

После третьего раза, устав, они вольно раскинулись на широкоформатной постели. Дима смотрел в потолок.

— Мужики после третьего захода обязательно закуривают, — сказала Люся.

— Я не курю. Который час?

— Без десяти два.

— Через десять минут буду звонить. У тебя на руке «Филипп патек». Китайский фальшак или настоящие?

— Откуда я знаю? Подарок клиента.

— Щедрые у тебя клиенты.

— Я — телефонная девочка, мой сегодняшний муженек. И только по рекомендации.

— Меня-то на улице сняла.

— А понравился! — лихо призналась Люся.

— Все, — он решительно сел на край постели. — Пойдем звонить.

— Я-то тебе зачем?

— Нужна.

В спальне аппарата не было. Они голышом направились на кухню. Электричества не включали, было достаточно света от уличного фонаря. Дима снял трубку и перед тем, как набрать номер, распорядился:

— Сначала ты попросишь Федора, а когда он подойдет, передашь трубку мне.

Она держала трубку возле уха, а он набирал номер. Длинные гудки.

— Можно Федора? Минуточку. — Она передала Диме трубку: — Он.

— Федор, это я, не пугайся и не называй меня по имени. Мама спит? Тогда все в порядке… — он помолчал и кивнул Люсе на дверь: иди, мол, свободна.

Она фыркнула и вернулась в спальню. Долго ворочалась, укутывалась в одеяло.

Дима вернулся немного погодя. Поискал ладонью, где у мумии голова, нашел, осторожно погладил и признался:

— Я что-то замерз.

Она приподняла край одеяла и позвала:

— Иди ко мне. Согрею.

Он и пошел.

…На краю высокого обрыва над Волгой ранним-ранним утром сидели два брата. В отличие от Димы Федор был невысок, плотен, круглолиц. Мужичок-боровичок. После долгого Диминого рассказа оба молчали.

— В общем, я теперь понимаю, что зря из Москвы сорвался.

— Что было, то прошло, — утешил Федор. — Вернуться хочешь?

— А как? На вокзалах и пристани мне лучше не показываться. А на приметной «хонде» тем более. Кстати, ты ее, как я исчезну, сразу забери. Адресок не забыл?

— Все помню, — уверил Федор. — Я две недели как «девятку» купил.

— Это ты к чему?

— Так «копейка» без дела стоит.

— На ходу?

— У меня по-другому не бывает. Садись и мотай в Париж и Китай.

— Федя, ты же после покупки, наверное, в долгах, а она денег стоит. Мало ли что…

— Подгоню «копейку» к подъезду твоей шалавы, когда автомобильная суета в полном разгаре. А ты в подъезде жди, чтобы сразу за баранку.

— Спасибо, братик.

Они встали с парапета и обнялись…

…Люся открыла дверь, стараясь выглядеть недовольной.

— Ни свет ни заря, а он туда-сюда…

Он приобнял ее за голые плечи (только слегка прикрытые махровым полотенцем) и фальшиво пропел начало народной песенки из древнего фильма «Девушка с гитарой»:

— Люся, Люся, я боюся, что тобой я увлекуся…

* * *

Поздним вечером «копейка» оставила позади пригороды Ярославля…

…Ночью «копейка» неслась по свободной трассе…

…Уже рассвело, когда Дима за рулем «копейки», мчавшейся по совершенно пустынному шоссе, стал различать верстовые столбы, начинавшиеся с единицы. Вдруг «копейку» дернуло, и она стала оседать на передние колеса. Он еле успел сбросить скорость двумя тормозами.

— Ядрена Родионовна, Пушкина мать! — выругался он и вылез посмотреть, что с колесами.

И тут его страшно ударили по затылку.

Глава V

Дима очнулся. Две пары тяжелых башмаков упирались ему в грудь и живот. Он поднял глаза, чтобы сориентироваться. Увидел окна объемистого «лендровера» и услышал звук мотора. Он и башмаки ехали в автомобиле.

— Оклемался, алтух из Зажопинска? — живо поинтересовался сверху плебейский тенор. И уже не Диме: — Горбунок, пионер проснулся.

— В умат, — удовлетворенно заметил жлобский баритон. — Как раз к месту подъезжаем.

— Какое место? — удивился тенор. — До биржи еще километров сто!

— Я сначала сам с ним поговорю.

— Сам-то, говорят, не ты. Но как знаешь. Здесь твой верх.

«Лендровер» в сопровождении двух «жигулей» (один из них — переобутая Димина «копейка») свернули с узкого асфальта на грунт. Остановились на тихой полянке. Первым из «лендровера» выпрыгнул Горбунок, он же следователь по особо важным делам Конев, и, оглядев полянку, позвал сидевших в машинах:

— Вываливай, братки!

Братки вывалили. Четверо, не считая самого Горбунка. Разболтанно ловкий тенор из «лендровера» поинтересовался:

— И его?

— А как же, — подтвердил свои намерения Горбунок. — И пару дудок на всякий случай прихватите.

Двое из «десятки» извлекли пару укороченных «Калашниковых», а двое из «лендровера» вытащили Диму и бросили на траву лицом вниз.

— Поставить? — спросил тенор.

— Я сам, — глухо сказал Дима.

— А сможешь? — удивился Горбунок.

Дима ответил своим знаменитым:

— Я все могу, — и приступил к обещанному. Руки были закованы за спиной, поэтому он для начала уперся лбом в землю, подтянул ноги к животу, поднялся на колени и наконец тяжело встал. Его слегка пошатывало.

— Лажово тебе, детка? — позлорадствовал Горбунок.

— А тебе от этого кайфово, портяночник? — хмуро ответил Дима.

— Разговорчивый. Тогда быстренько: по чьим рельсам паровозиком с нашими вагонами бегаешь? — Горбунок распалялся: — Говори, сучонок, на кого позвонок гнешь?!

— Я бы тебе согнул, да руки заняты.

— Еще и веселуху гонишь, мерзлота?! Всю авторитетную братву под ментовские стволы подвел и лыбишься?!

— Не всех. Ты вот остался.

— Да я твою шкуру на ремни пущу, шняга!

— Горбунок, — предостерег тенор, но не был услышан. Пугающе обнажив зубы и неизвестно откуда достав нож, Горбунок, полуприсев, медленно пошел на Диму. То ли забыл, то ли не знал, что перед ним каратист. Стремительный взмах правой ноги и удар подъемом по подбородку и челюсти. С хрустом. Горбунка откинуло метра на три, и он отключился.

А потом — бепорядочная, жестокая и мерзкая мочиловка без предела.

Еще одного Дима успел