Отогнав воспоминания, я спустилась вниз, на скорую руку перекусила куском хлеба с сыром, взяла ведра и отправилась к колодцу. Огонь в очаге уже гудел вовсю, а Ири успела натаскать снега — нападало его вдосталь! — но этого было мало. А носить воду из колодца в такую стужу — та еще морока… Помогать нам, само собой, никто не собирался, ну да что поделать, не впервой!

Конечно, воду сегодня уже набирали, но на поверхности все равно плавали льдинки. Хорошо еще, колодец тут глубокий: водяная жила сильная, наполняется он быстро, а то пришлось бы ходить с ведрами на реку — там течение такое, что кое-где лед даже суровыми зимами не встает, а если и встанет, то прорубь соорудить не так сложно, все едино ведь льда для ледника нужно напилить… Однако находишься туда, пожалуй! Это ж сколько воды-то нужно: и на готовку, и скотине, а уж стирка да мытье суровой зимой — и вовсе пытка. Как матушка справлялась с хозяйством с оравой ребятишек мал мала меньше, я даже представлять не желала.

Выйдя наружу, я мгновенно ослепла и оглохла — такой задувал ветер, а уж какой летел снег! Казалось, ведро подставь — в мгновение ока полным окажется. Я не удержалась — попробовала, но не тут-то было, проще было так нагрести…

«Никак, в детстве не наигралась», — усмехнулась я про себя и уже приготовилась сбросить тяжелое ведро вниз, в ледяную черную воду, как вдруг кто-то крепко схватил меня за локти. Правда, тут же отпустил, когда ведро соскользнуло с обледенелого края сруба, чтобы перехватить веревку и не дать ему упасть в колодец.

— Не вздумай, — негромко произнес Ирранкэ, а это был, конечно же, он.

— Я, по-твоему, мало ведер перетаскала? — усмехнулась я, повернувшись.

— Не в том дело, — покачал он головой. Я почти не различала его лица в снежной круговерти. — Прошу, не подходи к воде, особенно теперь, и девочку не подпускай. Я имею в виду — к реке, к колодцу, роднику…

— О чем ты? — Мне вдруг стало холодно, хотя с чего бы? Из дома я вышла только что, одета тепло, не успела бы озябнуть!

— Я объясню чуть позже, — сказал он. — Но пока поверь на слово — это опасно.

— Как прикажешь. — Я отобрала у него ведро и поставила в снег. — А воду кто таскать будет?

— Здесь что, мало дворни? — фыркнул он. Дыхание паром вырывалось у него изо рта, а глаза, казалось, мерцали, едва различимые под густым мехом шапки. — Идем. Я прикажу отрядить на это дело какого-нибудь парня покрепче… или нет, есть кое-что получше! Слышал, в сарае целая орава бездельников обитает? Вот пусть и заработают себе на пропитание.

— Я им сама скажу, хозяин и так не знает, в какой угол бросаться, — невольно улыбнулась я. — Изрядно ты его напугал…

— Я провожу, — кивнул Ирранкэ и снова взял меня за руку, очень крепко. Так Ири держалась за меня, когда училась ходить.

Ясное дело, желающих получить хороший обед вместо опостылевшей гороховой каши на позавчерашнем жире нашлось хоть отбавляй, они чуть не передрались, выясняя, кому хвататься за ведро вперед остальных!

— Довольно шума, — сказал Ирранкэ, насладившись этим спектаклем (кто-то из нищих, то ли одноногий, то ли просто хромой, вдруг резво вскочил на обе ноги и стукнул противника костылем). — Работайте по очереди, да как следует! Сегодня я угощаю.

— Спасибо, добрый господин! — прозвучало вразнобой, и они ринулись наружу, а колченогий — впереди всех.

— Зачем это? — спросила я. — Я бы сказала кухарю, чтобы он послал кого-нибудь. Дворни и впрямь предостаточно.

— Чем больше посторонних людей, тем лучше, — загадочно ответил он. — Колодец — не текучая река, у него память дольше и крепче. Пускай помелькают чужаки, им это никак не повредит, а я буду относительно спокоен за тебя и Ири. Идем.

— На конюшню-то зачем?

— Хочу лошадей проведать, — ответил он. — У них норов непростой, и как бы…

— Боишься, испортят их?

— Скорее уж, они кого-нибудь испортят, — пробормотал Ирранкэ, толкнув тяжелую дверь.

На конюшне было тепло, пахло сеном и лошадьми.

— Все в порядке, господин! — тут же подскочил к алию конюх, здоровенный седобородый детина, он мне в отцы годился. — Кони ваши накормлены, напоены, вычищены, все чин-чинарем… Только один вот стенку копытом проломил, но то мы уже заделали, а второй всю ночь колобродил, других будоражил, вот только теперь унялся…

— Получи за хлопоты, — невыразительно сказал Ирранкэ.

Сверкнула монета, конюх поймал ее, почтительно поклонился и отступил в сторонку.

— Смотри, — негромко произнес алий, — вот мои красавцы.

Я взглянула… и потеряла дар речи.

В самом деле, если бы герцог увидел эту пару, он ни бы ни перед чем не остановился — продал все имущество, заложил земли, опустошил казну, — но заполучил бы дивных скакунов!

Видала я породистых коней — вельможи хвастали ими друг перед другом, покупали и продавали за бешеные деньги, — но подобных не встречала. Они были… невероятны. Другого слова я и придумать не могла. Серебристо-серые в яблоко, с белоснежными хвостами и гривами, тонконогие, с гордо выгнутыми шеями… Да на таких королю красоваться впору! Если денег хватит купить этих коней и сил — укротить и поставить под седло или вон в сани запрячь, как Ирранкэ.

— Мчатся вихрем, — обронил алий, — но своенравны, этого у них не отнять.

Один из жеребцов покосился на него и всхрапнул — не злобно, нет, предупреждающе. Мол, помалкивай, не то как бы мы с товарищем не уронили тебя на повороте…

О, похоже, он вовсе не считал алия хозяином, он не был покорным упряжным конем, отнюдь! В темных лошадиных глазах светился разум — не человеческий, но и не звериный. И я бы сто раз подумала перед тем, как протянуть руку погладить этого красавца — откусит, чего доброго!

— Где ты их раздобыл? — шепотом спросила я.

— Купил в далеких краях, — улыбнулся он краем рта. — Иди в дом, проследи, что там и как. Я, если хозяин тебе не сказал, занял его с супругой комнаты, а кто куда будет переселяться, меня не волнует — я ему достаточно заплатил. Приходите туда, и я попробую рассказать… обо всем. Что до сплетен…

— Переживем, — серьезно сказала я. — Пойду, правда, до обеда времени всего ничего, надо Дени помочь.

— Ты больше не будешь работать на кухне, — сказал Ирранкэ, не сводя взгляда с коней. — Ни ты, ни Ири. Хозяин как-то справлялся без вас, справится и теперь.

Я промолчала бы (что толку спорить с алием?), но не выдержала все же, спросила:

— Ты не боишься? Все уже поняли, что у тебя при себе много денег, ты швыряешь их не считая…

— Думаешь, кому-нибудь придет в голову, что можно их присвоить? — улыбнулся он. — И коней тоже, за них иной богач руку отдаст! Я не боюсь, Марион. Я уже очень давно ничего не боюсь. Почти ничего. Во всяком случае, — Ирранкэ посмотрел на меня в упор, и глаза у него сейчас были черные и страшные, как заледеневший колодец, — смерть меня уж точно не страшит.