– А кто при делах?

– Ну, есть человек, он звонит, задачу ставит. Ну, если там серьезное дело…

– Что за человек?

– Не знаю.

– Никиткин?

– Да нет, это вряд ли. Посредник там.

– А конкретней?

– Да не знаю я, Сколков знает… Он этого человека точно знает. А нам не положено знать.

– Сколков арестован, вы с Гударевым без него задачу получили. Кто вам отмашку на Татарина дал?

– Ну, тот человек и дал…

– А он такой крутой из себя начальник, что ты даже узнать у него не смог?

– Мог, только зачем это мне? Меньше знаешь, крепче спишь… Я вообще не знал, что Татарина убить надо было…

– Да ну! И какого лешего вы на кладбище его везли?

– Ну, «замочить» его задача стояла, этого я не отрицаю, но на кладбище глухо было… Мы бы и сами его под землю засунули, но Олег сказал, что его под поезд надо. Ну, чтобы труп с пальчиками остался, типа, он бабу застрелил… Мы поехали, я подумал, что мы его под поезд бросим, а тут ваш опер появился… Олег выстрелил, опер в него. На шару выстрелил, а попал… Я Олега в охапку, а он говорит – погоди. Я про Татарина совсем забыл, а он нет, не забыл. «Замочил» он Татарина… Я бы «мочить» не стал. Я человек маленький, мне сказали под поезд, значит, под поезд…

– Что ты знаешь про этого человека?

– Что знаю? – Маков болезненно наморщил лоб. – Ну, Семен его зовут…

– Фамилия?

– Не знаю… Честное слово, не знаю!

– Твое честное слово ничего не стоит, – сурово отчеканил Максим.

– Но я правда не знаю… Знаю только, что Семеном зовут…

– Пинчук что знает?

– Валера? Ну, он тоже человек маленький… Ну, может, и знает… А ты у него спроси!

– Буду в следственном изоляторе, спрошу. А сейчас я могу только с тобой говорить. Как арестант с арестантом… Я ведь отсюда не уйду, пока про Никиткина не узнаю. На меня два трупа повесили, меня вышка ждет, если я из тебя всю правду не выбью… Ну, чего сидишь? Давай поднимайся! – Одинцов протянул к Макову левую руку, пошевелил пальцами, приманивая к себе.

Но тот не успел приподняться на шконке, как последовал удар, который вернул его на место. Бил Одинцов от всей души, но когда занес ногу для очередного удара, в двери вдруг что-то щелкнуло, она открылась, и в камеру вошел полковник Саньков. Ему не надо было ничего объяснять, он все понял и сам.

Сурово глянув на Одинцова, жестом позвал его на выход.

– И что это было? – жестко спросил он, когда дверь в камеру закрылась.

– В Кустарева стреляли. Его могли убить. Этого мало?

– Я знаю, и не надо тут на меня шипеть! – рассерженно отрезал Саньков.

Он повернулся к Максиму спиной и на ходу велел отконвоировать его на место, во вторую камеру.

Одинцов едва сдержался, чтобы не плюнуть ему вслед.

Голова «плывет», перед глазами расходятся круги, слегка подташнивает, но жить можно. И нужно.

Рана несерьезная, даже операции как таковой не было – обработали, зашили, подлатали, и все дела. Прострел затянется, слабость пройдет, и можно возвращаться к работе. Преступников задержали, но вдруг они не смогут вывести следствие на Никиткина? Сколков и Пинчук не колются, не сдают своего босса. И эти могут оказаться крепкими орешками… Возможно, путь к Никиткину лежит через Каштанову? Надо вернуться к Ирине Степановне, взять ее под наблюдение. И еще нужно узнать, к кому она ездила на Профсоюзную улицу.

– О чем ты думаешь? – страдальческим голосом спросила мама. Красивая она женщина, стройная, ухоженная. Сорок семь лет ей, но выглядит на тридцать пять…

– Думаю. Живой, потому и думаю, – натянуто улыбнулся Гриша. – А вы тут словно на похоронах, как будто я уже умер.

– Типун тебе на язык!

– Все нормально, рана пустяковая…

– Пустяковая рана?! – возмущенно встрепенулась мама. – В тебя стреляли! Тебя могли убить!

– Пуля еще для меня не отлита.

– Еще?! – закатила она глаза.

– И никогда не отольют…

– Да вы не переживайте, Диана Михайловна! – с сарказмом сказала Юля. – Гриша же не переживает! Я рожу ему двух сыновей, один пойдет в уголовный розыск, другой будет служить в ФСБ. Один будет ловить бандитов, другой – террористов, в них будут стрелять, но Гриша совершенно не будет ни за кого переживать. Да, Гриша?

– Вот! – Мама импульсивно вскинула кверху палец. – Вот когда станешь отцом, тогда все поймешь! – Она повернулась к Юле: – И не надо рожать сыновей! Рожай дочерей!

– Как скажете, Диана Михайловна, – с наигранной кроткостью улыбнулась Юля. Вид у нее был такой, как будто ей только что надели на палец обручальное кольцо.

Гриша закрыл глаза. Если Юля сейчас не уйдет, его стошнит.

Она глянула на него, как мышка на слона, в шкуре которого уже прогрызла дырку. Слон большой, сильный, но шансов у него нет. А будет сопротивляться, маленькая мышка заберется к нему под шкуру и защекочет до смерти… И ушла, тихонько закрыв за собой дверь.

– Хорошая девочка, красивая, умная… – начала мама.

– Из приличной семьи, институт оканчивает, – с кривой усмешкой подхватил Гриша.

– А ерничать не надо! Мне все равно, из какой она семьи! Тебе с ней жить, а не с ее семьей! Главное, чтобы она сама была порядочной!

– Порядочная, порядочная…

– Ты должен подать рапорт на увольнение! – решительно проговорила мама, сменив тему.

– Прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас!

– И меня назовут трусом!

– А мне все равно!

– А мне вот не все равно!

– Гриша, подумай обо мне! Подумай об отце! Он уже по ночам не спит! Все думает, как там! А у него давление! Сколько раз в тебя уже стреляли? Сколько это может продолжаться?.. Я вся на нервах! Вся на каплях! Скоро сама буду желтая, как валерьянка!

– Ну, хорошо, я подумаю… – сжалился он.

– Сколько ты уже думаешь? Все думаешь, думаешь, а воз и ныне там…

Дверь открылась, и в палату вошел отец. Гриша с облегчением вздохнул. Отец не хотел, чтобы он служил в полиции, но сам в душу не лез, для этого у него была мама.

– С палатой я договорился, условия там человеческие…

– Да и здесь нормально.

В палате, где находился Гриша, недавно сделали ремонт, здесь больше пахло краской, чем лекарствами. Возможно, не тот здесь уровень комфорта, как в платной палате, но его это не смущает, он человек не привередливый…

– Я уже договорился, – пристально посмотрел на него отец.