выпадает шанс так сильно полюбить самой, и быть любимой, но какой толк от любви, если она не имеет перспектив? Я вижу, Матвей искренне меня любит, в его словах нет ни капли фальши, но какое он имеет право мне их говорить, если скоро, уже, наверное, этой зимой крол объявит о помолвке?!

Эти горячечные объятья, пожалуй, станут последними в нашей жизни: я не позволю больше играть моим сердцем. И даже сейчас у меня возникло стойкое чувство, будто его невеста королевской крови стоит рядом, и с силой отталкивает нас друг от друга. Я никогда не видела дочь Казимирова, но она должна быть высокой и черноволосой, с белой кожей и надменным лицом. И именно этот образ каждый раз приходил мне в голову, когда я мечтала о Матвее, вспоминала наши прогулки по берегу, тайное путешествие к гавани, посвященные мне стихотворения.

— Какая она, эта драконица, Касия?

Матвей отстранился, взяв меня за талию. В его глазах плескалась досада.

— Почему ты спрашиваешь об этом сейчас, после моих слов о любви? Неужели для тебя они ничего не значат?

— Они делают мне больно, и ты уже должен был это понять! И я лишь хочу знать, как выглядит, та, которая даже никогда не была мне соперницей, потому что имела полные права на тебя. Она получит все, о чем мне и мечтать не позволено, вот и хочу примерно представить ее портрет в голове.

Его пальцы сильнее сжались на моей талии.

— Я никогда не любил ее, слово чести! Мы росли вместе, потому что наши родители были дружны, а когда я остался сиротой — крол часто забирал меня в свой дворец, где я гостил месяцами. Я был готов где угодно проводить время, лишь бы не в нашем доме, где каждый предмет словно насмехался надо мной, крича: «Они мертвы, они не вернутся!» Касия была добра ко мне, много веселых воспоминаний связывает нас, но я испытывал к ней лишь уважение и дружескую симпатию.

— Зачем же ты сделал ей предложение, если не любил?

Парень горько усмехнулся.

— Нас определили друг другу еще до того, как мы родились. Родителям лишь нужен был сын для осуществления их матримониальных замыслов, а у Казимирова дочери всегда были в избытке. Я рос с той мыслью, что женюсь на Касии, и не испытывал к этому отвращения. Вообще ничего не испытывал! Пойми, моя милая, я был еще мальчишкой, и не понимал, что значит быть мужем, и что такое любовь. Мне твердили о долге перед родом, перед нашей фамилией Ясногоровых, и я стремился становиться лучше и лучше ежедневно, чтобы сохранить честь и величие нашей семьи. Я был единственным сыном, а после смерти отца — и последним мужчиной древнего рода. Продолжу я его, или все закончится на мне — вот такое бремя мне приходится нести всю свою жизнь. Так что против брака с дочерью крола я не возражал. Не имел права.

Истина для каждого дракона его уровня: долг — превыше всего. Превыше собственных чувств и собственной природы.

— Вот ты и сам все сказал, Матвей. Ты не имеешь права отказаться от дочери правителя, иначе предашь чаяния своих родителей и свою кровь. Твой долг — жениться на ней, и разве ты можешь нарушить собственное слово? Кем ты тогда будешь?

— Ничтожеством, но и без тебя моя жизнь будет пустой.

— Я с самого начала понимала, что у нас нет ни малейшего шанса, но все равно полюбила, и приняла твою любовь. Мы жили мечтами, и даже новость о твоей невесте не отрезвила меня. Казалось бы, для достойно воспитанной девушки это — более чем явный знак немедленно прекратить отношения, но, видимо, уровень моего благородства не дотянул до должных высот. Я не могла смириться с тем, что всегда буду смотреть на кровных драконов, наблюдая, как они получают все, чего пожелают, все, о чем смертные даже заикнуться боятся. Однако, когда ты признался, с какой фамилией скоро породнишься, я вдруг прекрасно осознала, на чье место метила, и как ничтожны были мои притязания. Чья бы кровь не текла в моих венах — я лишь мертвая для всего мира драконица. Бедная сиротка, воспитанная в захолустном пансионате. Смертная, по своему мировоззрению и силам.

Он хотел меня перебить, но я не позволила:

— Выслушай меня, и запомни, Матвей. Я не позволю играть с собой. Мы уже говорили на эту тему, и закроем ее сегодня же: ты станешь мужем Касии Казимировой, ты сам подтвердил намерения в приватном разговоре с кролом. Мне об этом господин Круторогов рассказал. Однако мне в твоей жизни нет больше места, и я не стану щемиться без приглашения. Позволь мне идти своей дорогой, и не мучай! Ты же знаешь, что я люблю тебя, ревность к сударю Беломорскому абсолютно беспочвенна, как и к остальным мужчинам. Но я хочу жить достойно, осознавать свое достоинство и гордость, уважать себя и вызывать уважение у других.

Примерно минуту мы смотрели друг к другу в глаза, силясь безмолвно объясниться, и я поняла, что победила. Не сговариваясь, мы поцеловались, и я вспомнила тот наш первый поцелуй на берегу, когда будущее казалось таким размытым, неопределенным, но полным светлых надежд.

— В последний раз, — сказал он, крепко прижимая меня к себе.

— В последний раз, — повторила, понимая, что теперь наше прошлое навсегда осталось в прошлом.

Тем же вечером он уехал к Тобольским в Имн-тор, причем так поспешно, что лишь особое отношение попечителей к нему помогло избежать наказания.

Я опять лила слезы, злясь на себя, на него, на крола с его дочерью, на Артемия Круторогова и весь мир. Одна я знала, чего мне стоило от отказаться от него, попросить отпустить меня, глядя в его глаза, полные любви. А ведь какую счастливую жизнь мы могли бы прожить! Если моя жизнь сложилась иначе, я бы вполне поборолась с Касией Казимировой, и одержала бы верх. Мы с ним были так близки по духу, нас связывали миллионы нитей, которые болезненно рвались с каждой секундой, отделявшей его от меня. В нас текла разная кровь, но мы были одним целым. Почему же судьба так несправедливо обошлась со мной?!

В следующее мгновение я, раздираемая рыданиями, судорожно дергала выдвижной ящик письменного стола, извлекая набор для письма.

«Дорогая госпожа Стрелицкая!

На зимние каникулы я хотела бы приехать в пансионат, повидать вас, наших многоуважаемых соседей, и моих добрых подруг. Надеюсь, вы сочтете сие допустимым. Не беспокойтесь обо мне, я чувствую себя