в колониальном мире. Здесь возникают первые синтезы между mas- sacre и бюрократией - этим воплощением западной рациональности. Арендт развивает тезис о связи между национал-социализмом и условным империализмом. По ее мнению, колониальное завоевание раскрыло доселе невиданный потенциал насилия. Вторая мировая война предстает как применение методов, ранее предназначавшихся для "дикарей", к "цивилизованным" народам Европы.

То, что технологии, породившие нацизм, зародились в плантации или колонии, или то, что, согласно тезису Фуко, нацизм и сталинизм лишь усилили ряд уже существовавших механизмов западноевропейских социальных и политических формаций (порабощение тела, санитарные нормы, социал-дарвинизм, евгеника, медико-юридические теории наследственности, вырождения и расы), в конечном итоге не имеет значения. Однако факт остается фактом: в современной философской мысли, в воображении и практике европейской политики колония представляет собой место, где суверенитет, по сути, заключается в осуществлении власти вне закона (ab legibus solutus) и где "мир", скорее всего, примет облик "бесконечной войны".

Действительно, такая точка зрения соответствует определению суверенитета, выработанному Карлом Шмиттом в начале двадцатого века, которое рассматривает его как власть принимать решения о состоянии исключения. Чтобы оценить эффективность колонии как формирования террора, нам необходимо совершить экскурс в само европейское воображение, связанное с важнейшим вопросом о приручении войны и создании европейского правового порядка (Jus publicum Europaeum). В основе этого порядка лежат два ключевых принципа. Первый постулирует юридическое равенство всех государств, и это равенство было, в частности, применено к праву на ведение войны (лишение жизни). Вести войну означало две вещи. С одной стороны, убийство или заключение мира признавалось одной из важнейших функций любого государства. Эта функция шла рука об руку с признанием того, что ни одно государство не может претендовать на власть за пределами своих границ. И наоборот, государство не могло признать никакой власти над собой в пределах своих границ. С другой стороны, государство, со своей стороны, обязывалось "цивилизовать" способы убийства и приписать рациональные цели самому акту убийства.

Второй принцип был связан с территориализацией суверенного государства, то есть с определением его границ в контексте нового навязанного глобального порядка. В этом порядке Jus publicum быстро принял форму различия между, с одной стороны, теми частями земного шара, которые могли быть использованы для колониального присвоения, и, с другой стороны, Европой (где должен был действовать Jus publicum). Это различие, как мы увидим, имеет решающее значение для оценки эффективности колонии как структуры террора. Согласно Jus publicum, легитимная война - это война одного государства против другого или, точнее, война между "цивилизованными" государствами. Центральное место государства в расчете войны обусловлено тем, что государство является моделью политического единства, принципом рациональной организации, воплощением идеи всеобщего и моральным знаком.

В этом же контексте колонии похожи на границы. Населенные "спасенными", колонии не организованы как государственная форма и не создают мир людей. Их армии не образуют отдельного образования, а их войны не являются войнами между регулярными армиями. Они не предполагают мобилизацию подданных (граждан) суверенного государства, которые относятся друг к другу как к врагам. Они не устанавливают различий между комбатантами и нонкомбатантами, а также между "врагом" и "преступником". Заключение мира с ними, таким образом, невозможно. Таким образом, колонии - это зоны, в которых война и беспорядок, внутренние и внешние фигуры политического, стоят бок о бок или чередуются друг с другом. Таким образом, колония - это место par excellence, где контроль и гарантии судебного порядка могут быть приостановлены - зона, где насилие государства-исключения, как считается, действует на благо "цивилизации".

То, что в колониях царило абсолютное беззаконие, объяснялось расовым отрицанием какой-либо общей связи между завоевателем и туземцем. В глазах завоевателя жизнь дикаря - это просто другая форма животной жизни, ужасающий опыт, нечто чуждое, не поддающееся ни воображению, ни пониманию. На самом деле, по мнению Арендт, то, что отличает дикарей от человеческих существ не столько из-за цвета кожи, сколько из-за страха, что они ведут себя как часть природы, что они относятся к природе как к своему неоспоримому хозяину. Ведь природа, таким образом, остается во всем своем величии подавляющей реальностью, по сравнению с которой они кажутся фантомами, нереальными и призрачными. Дикари - это как бы "естественные" человеческие существа, лишенные специфически человеческого характера, специфически человеческой реальности, "так что, когда европейцы расправлялись с ними, они как-то не осознавали, что совершили убийство".

По всем вышеперечисленным причинам право суверена на убийство не подчиняется никаким правилам в колониях. В колониях суверен может убивать в любое время и любым способом. Колониальная война не подчиняется правовым и институциональным нормам. Она не является юридически кодифицированной деятельностью. Вместо этого колониальный террор постоянно переплетается с порожденными колонистами фантазиями о дикой природе, смерти и вымыслах, создавая эффект реального. Мир не обязательно является естественным результатом колониальной войны. На самом деле, различие между войной и миром не выдерживается. Колониальные войны задумываются как выражение абсолютной враждебности завоевателя к абсолютному врагу. Все проявления войны и враждебности, которые европейское правовое воображение отодвинуло на задворки, находят место для возрождения в колониях. Здесь рушится фикция различия между "целями" и "средствами" войны, а также фикция, согласно которой война - это управляемое правилами соревнование, в отличие от чистой бойни без риска или инструментального оправдания. Поэтому становится тщетной попытка разрешить один из неразрешимых парадоксов войны, который так хорошо уловил Александр Кожев в своем переосмыслении гегелевской "Феноменологии духа": ее одновременный идеализм и очевидную бесчеловечность.

 

Некровласть и оккупация в поздней современности

Вышеизложенные идеи, как можно подумать, относятся к далекому прошлому. Действительно, в прошлом имперские войны имели целью уничтожение местных властей, размещение войск и установление новых моделей военного контроля над гражданским населением. Группа местных вспомогательных войск могла помогать в управлении завоеванными территориями, присоединенными к империи. В рамках империи статус, присвоенный побежденному населению, закреплял его опустошение. В этих конфигурациях насилие представляло собой первоначальную форму права, а исключение - структуру суверенитета. Империализм также включает в себя некоторые ключевые технологии (канонерская лодка, хинин, пароходные линии, подводные телеграфные кабели, колониальные железные дороги).

Сама колониальная оккупация заключалась в захвате, разграничении и установлении контроля над географической территорией, в написании нового набора социальных и пространственных отношений на земле. Формирование новых пространственных отношений (территориализация) в конечном счете сводилось к созданию границ и иерархий, зон и анклавов; подрыву существующих механизмов собственности; дифференцированной классификации людей; добыче ресурсов; и, наконец, созданию большого резерва культурных образов. Эти образы наполняли смыслом установление различных прав для различных категорий людей, прав с различными целями, но существующих в одном и том же пространстве, - короче говоря, осуществление суверенитета. Таким