образом, пространство было сырьем для суверенитета и насилия, которое он в себе несет. Суверенитет означал оккупацию, а оккупация - низведение колонизированных в третью зону между субъектностью и объектностью.

Так было в случае с режимом апартеида в Южной Африке. Здесь структурной формой был тауншип, а хоумленды стали резервациями (сельскими базами), с помощью которых можно было регулировать поток трудовых мигрантов и сдерживать африканскую урбанизацию. Как показала Белинда Боззоли, тауншип в особенности был местом, где "жестокое угнетение и бедность испытывались на расовой и классовой основе". Как социально-политическая, культурная и экономическая структура, тауншип представлял собой особый пространственный институт, научно спланированный для целей контроля. Функционирование "родных земель" и тауншипов предполагало жесткие ограничения для чернокожих на производство продукции для рынков белых районов, прекращение землевладения чернокожих, за исключением зарезервированных районов, запрет на проживание чернокожих на белых фермах (за исключением слуг, работающих у белых), контроль за притоком городского населения, а позднее и отказ африканцам в гражданстве.

Франц Фанон ярко описывает пространственный характер колониальной оккупации. Прежде всего, утверждает он, колониальная оккупация влечет за собой разделение пространства на отсеки. Она предполагает установление границ и внутренних рубежей, олицетворяемых казармами и полицейскими участками; она регулируется языком чистой силы, непосредственного присутствия, частых и прямых действий; и она основана на принципе взаимной исключительности. Но что еще более важно, именно так действует некровласть: "Город, принадлежащий колонизированному народу... - это место с дурной славой, населенное людьми с дурными наклонностями. Там рождаются, неважно где и как; там умирают, неважно где и как. Это мир без простора; люди живут там друг на друге. Родной город - это голодный город, в котором не хватает ни хлеба, ни мяса, ни обуви, ни угля, ни света. Родной город - это скрюченная деревня, город, стоящий на коленях". В данном случае суверенитет означает способность определять, кто имеет значение, а кто нет, кто может быть использован, а кто нет. Колониальная оккупация позднего модерна во многом отличается от оккупации раннего модерна, в частности, сочетанием дисциплинарного, биополитического и некрополитического. Наиболее реализованной формой некро-власти является современная колониальная оккупация Палестины. Здесь колониальное государство исходит в своих фундаментальных притязаниях на суверенитет и легитимность из авторитета своего собственного конкретного нарратива истории и идентичности. В основе этого нарратива лежит идея о том, что государство имеет божественное право на существование, - нарратив, который конкурирует с другим за одно и то же сакральное пространство. Поскольку эти два нарратива несовместимы, а две популяции неразрывно переплетены, демаркация территории на основе чистой идентичности становится практически невозможной. Насилие и суверенитет в этом случае претендуют на божественную основу: сама народность выкована трудами одного божества, а национальная идентичность воображается как идентичность против Другого, против других божеств. История, география, картография и археология должны подкрепить эти претензии, тем самым тесно связывая идентичность и топографию. Как следствие, колониальное насилие и оккупация в значительной степени подкреплены священным террором истины и исключительности (массовые изгнания, переселение "апатридов" в лагеря беженцев, основание новых колоний). Под террором сакрального скрываются пропавшие кости, которые постоянно раскапывают; постоянная ре-мембранизация разорванных тел, разрубленных на тысячи частей и никогда не ставших прежними; ограничения, или, лучше сказать, невозможность представить себя в качестве "первоисточника".

Возвращаясь к пространственному прочтению колониальной оккупации у Фанона, скажу, что современная колониальная оккупация в Газе и на Западном берегу представляет собой три основные характеристики, связанные с функционированием специфической структуры террора, которую я назвал некровластью. Первая связана с динамикой фрагментации территории - уплотнением и расширением поселений. Этот процесс преследует двойную цель: сделать невозможным любое передвижение и внедрить формы разделения по образцу государства апартеида. Таким образом, оккупированные территории оказались разделены на целую паутину запутанных внутренних границ и различные изолированные ячейки. По мнению Эяля Вейцмана, отход от плоскостного деления территории и принятие принципа создания трехмерных границ внутри территории, рассредоточение и сегментация четко пересматривают отношения между суверенитетом и пространством.

Эти действия, по мнению Вейцмана, представляют собой "политику вертикальности". Возникающая в результате форма суверенитета может быть квалифицирована как "вертикальный суверенитет". В режиме вертикального суверенитета колониальная оккупация осуществляется с помощью схем над- и подземных переходов, отделяющих воздушное пространство от земли. Сама земля делится на кору и недра. Колониальная оккупация также диктуется самой природой местности и ее топографическими вариациями (вершины и долины, горы и водоемы). Таким образом, возвышенности дают стратегические преимущества, которых нет в долинах (лучший обзор и самозащита, паноптическое укрепление, позволяющее направлять взгляд в разные стороны). По словам Вейцмана, "поселения можно рассматривать как городские оптические приборы для наблюдения и осуществления власти". В условиях современной колониальной оккупации наблюдение ориентировано как вовнутрь, так и наружу, глаз выступает в роли оружия, и наоборот. Вместо окончательного разделения двух наций через пограничную линию, утверждает Вейцман, "организация специфического рельефа Западного берега создала множественные разделения, временные границы, которые соотносятся друг с другом посредством наблюдения и контроля". В этих условиях колониальная оккупация не только подразумевает контроль, наблюдение и разделение, но и является синонимом изоляции. Это расщепляющая оккупация, соответствующая расщепляющемуся урбанизму, характерному для позднего модерна (пригородные анклавы или закрытые сообщества).

С точки зрения инфраструктуры, расщепляющаяся форма колониальной оккупации характеризуется сетью быстрых объездных дорог, мостов и туннелей, которые переплетаются друг с другом в попытке сохранить фаноновский "принцип взаимной исключительности". По словам Вейцмана, "объездные дороги пытаются отделить израильские транспортные сети от палес- тинских, предпочтительно не позволяя им пересекаться. Таким образом, они подчеркивают наложение двух отдельных географий, населяющих один и тот же ландшафт. Там, где сети все же пересекаются, создается импровизированное разделение. Чаще всего выкапываются небольшие пыльные дороги, чтобы палестинцы могли пересечь их под быстрыми, широкими шоссе, по которым израильские фургоны и военные автомобили мчатся между поселениями".

В этих условиях вертикального суверенитета и раздробленности колониальных оккупаций, сообщества разделяются по оси y. Места насилия должным образом разрастаются. Места боевых действий располагаются не только на поверхности Земли. Подземное и воздушное пространство также превращаются в зоны конфликта. Между землей и небом не существует непрерывности. Даже границы воздушного и космического пространства разделены на нижние и верхние слои. Повсюду повторяется символика верха (того, кто наверху). Поэтому оккупация неба приобретает критическое значение, поскольку большая часть полицейских действий осуществляется с воздуха. Для этого мобилизуются различные технологии: сенсоры на борту беспилотных летательных аппаратов, самолеты-разведчики, самолеты раннего предупреждения Hawkeye, штурмовые вертолеты, спутник наблюдения за Землей, техника "голограмматизации". Убийства становятся точными и целенаправленными.

Такая точность сочетается с тактикой средневековой осадной войны, адаптированной к сетевому расползанию городских лагерей беженцев. Организованный и систематический саботаж сети социальной и городской инфраструктуры противника