подойти к нему. Я как был с баклагой в руках, так и вышел. А он отобрал ее, понюхал и вылил все на пол, где до этого лекарь топтался. Потом схватил меня за горло крепко, как тисками, и предупредил, что, если я проговорюсь о том, что видел, он лично отрежет мне язык и скормит собакам.

Яшка зашмыгал носом от жалости к себе.

– Что теперь делать, отче? Я все тебе рассказал, а ну как он узнает? Убьет ведь!

– Не дрожи раньше времени, – ответил Феона, освобождая Яшку от пут, – будешь слушаться, ничего с тобой не произойдет. Я защищу тебя от него, обещаю!

– Кто ты, а кто он? Нет, пропала моя бедовая головушка!

Яшка обреченно махнул рукой и, согнув плечи, понуро направился к выходу из кузницы, словно водяной оставляя за собой на земле мокрые следы.

Глядя в спину удаляющемуся Яшке, Маврикий преисполнился тягостных сомнений.

– Скажи, отче, как должно? Правильно ли мы поступили?

Феона задумался, глядя куда-то в пустоту перед собой. Лицо его словно окаменело и стало чужим.

– Знаешь, Маврикий, этот вопрос я задаю себе всю жизнь.

– И?

– И не знаю ответа!

Глава восемнадцатая

Наступил Ильин день, навсегда оставшийся в памяти многих устюжан. После Литургии, не успели монахи и миряне, отстоявшие службу, выйти из собора, как земля затряслась под их ногами. Голубое безоблачное небо расколол чудовищный грохот, словно тысячи тяжелых тридцатифунтовых пищалей одновременно пальнули по нему полным зарядом. С треском крошился кирпич, осыпалась штукатурка. Со скрипом дрожали деревянные стены. В домах люди падали на пол, а с полок и распахнутых чердаков на них летели нехитрые, но подчас весьма увесистые предметы их повседневного обихода. Снаружи земля тряслась с такой неистовой силой, что те из людей, что вовремя не смогли ухватиться за что-то прочное, как подкошенные валились на землю и с истошными воплями перекатывались по ней, не в состоянии подняться на ноги.

Всегда спокойная в это время года Двина вдруг вспенилась и пошла вспять, неся свои воды в Юг и Сухону, опрокидывая по пути лодки и баржи, затопляя берега и разнося по бревнам бани и амбары, в большом количестве построенные вдоль рек. На перевозе у Дымкова с причала сорвало паром и унесло вверх по Сухоне вместе с насмерть перепуганными паромщиками, посадив тяжелое судно на песчаную мель у излучины реки в двух верстах от города.

Землетрясение закончилось неожиданно, так же, как и началось. Вдруг все прекратилось. На чистом голубом небе по-прежнему сияло яркое солнце, с реки дул легкий освежающий ветерок. Большая вода ушла, оставив на осыпях под крутоярами и песчаных берегах речных плесов тысячи задыхающихся без воды рыб. Необычная, глухая тишина, установившаяся по окончании подземной бури, нещадно резала слух, привыкший к окружающему многоголосью. Ни щебетания птиц, ни стрекотания насекомых. Совершенное безмолвие. Но затишье длилось недолго. Природа, замерев на мгновение, легко вышла из оцепенения, чего нельзя было сказать о людях, переживших доселе невиданное событие. Во время подземных толчков они толком не успели ничего понять, зато после всполошились не на шутку.

Трясение земли во время Ильина дня по всем приметам не сулило людям ничего хорошего. Самые впечатлительные, после того как оправились от первого испуга, стали кликушествовать о грядущих бедах и даже о семи казнях египетских. Впрочем, скоро выяснилось, что, несмотря на шум и грохот от землетрясения, разрушений в самом монастыре оказалось совсем немного. Обрушилась часть крыши свинарника, придавив под стропилами племенного хряка Самсона, да целиком завалилась во двор ветхая стена монастырской тюрьмы, в одной из крохотных камор которой старец Иов стоял на коленях перед иконой Богородицы. Творившееся вокруг светопреставление не произвело на старца впечатления. Мельком посмотрев на рухнувшую стену, он как ни в чем не бывало продолжил свою молитву, усердно отбивая земные поклоны.

Узнав подробности и до слез умилившись ими, народ вспомнил недавнее пророчество Иова и, посчитав его свершившимся, всем обществом направился проведать старика. Иов же при появлении толпы почитателей особого благоволения к ним не проявил.

– Пошто явились, досужие? – сурово нахмурив густые брови, произнес он, глядя на пришедших через пролом стены с торчащими между бревен лоскутами ветоши и лохматыми пучками свалявшейся пакли.

– Старче, не серчай, выйди к нам, скудным и недостойным детям твоим, – умоляли люди нестройными голосами, – сбылось давешнее пророчество! К чему тебе в застенке маяться?

– Пойдите прочь, межеумки, – ругался Иов, потрясая посохом, – я говорил, что падут стены темницы, а враги мои посрамлены будут!

– Так за чем дело стало? – охотно соглашались некоторые плотно сбитые мужички. – Ты, старче, только скажи, мы их тебе без порток и шапок, связанными на аркане приведем!

– По какому случаю гулянья? – раздался за спинами мужиков раздраженный голос Иллария.

Толпа, будто по команде, послушно расступилась, пропуская вперед игумена и по пятам следовавшего за ним отца Симеона, исполнявшего обязанности монастырского ключника.

Илларий осмотрел разрушения, сокрушенно покачал головой и многозначительно посмотрел на отца Симеона, старательно в это время отводившего глаза в сторону.

– Плохо. Очень плохо! – произнес он твердо, после чего обратил свой сердитый взор на старца.

– Отец Иов, ты чего народ смущаешь?

– Чем это, интересно?

– Они у тебя разве что хороводы не водят! Прекращай панафинеи[57] в святой обители. Давай, бери колоду и иди с Богом в свою келью. Я освобождаю тебя от заточения.

Иов упрямо поджал и без того тонкие губы.

– Не ты меня сажал, отче, не тебе и отпускать!

Игумен, казалось, был возмущен услышанным.

– Так ты что, отказываешься уходить из тюрьмы?

– Разумеется. Ты, отче, лучше вели трудникам дыру в стене дерюжкой завесить. Сквозит!

– Тут стены нет! Какая дерюжка?

Иов бесстрастно пожал плечами и отвернулся.

– То не моя забота, – произнес сухо. – Если бы отец Симеон лучше следил за состоянием хозяйства, то, может, и стена осталась на месте?

Тут уже пришло время возмутиться отцу-ключнику.

– Тебя посадили, вот и сиди тихо, – едва не задохнулся он от обиды. – Нечего во все свой покляпый нос совать и утверждать то, чего не знаешь.

Старец, легко и охотно вступавший в любые перепалки, не изменил себе и на этот раз. Он смерил ключника строгим взглядом, словно хотел выжечь клеймо на его лбу, и гневно ударил посохом о деревянный настил пола.

– Нос мой, может, и покляп, – проскрипел он, – однако не существует в обители места, куда бы я не мог его сунуть! Захочу, я и в твою келью его суну и много чего интересного найду! Веришь мне, отче Симеоне?

Услышав такое из уст старца, отец Симеон побледнел, безуспешно пытаясь скрыть неожиданно охватившие его смятение и страх. Потеряв дар речи, он беспомощно, как рыба в садке, хватал ртом воздух, но вместо слов получалось одно невнятное мычание. Видя растерянность своего ключника, игумен Илларий поспешил ему на помощь.

– Не пристало монахам браниться и волю чувствам давать. Грех это! Ты, отец Иов, если не хочешь выходить, не выходи. Сиди, коли понравилось! А отец Симеон узилище твое с херувимской кротостью и ангельским прилежанием, даст Бог, подлатает. Как, отец Симеон, подлатаешь?

– Воля ваша, отец настоятель! – сухо ответил ключник, старательно обходя взглядом старца и, поклонившись игумену, поспешил удалиться.

– Вот и хорошо!

Илларий потер ладони и настороженно взглянул на