Бургомистр Гейнсбро был той самой яблоней, от которой яблочки не укатываются далеко, и он, конечно, даже не упрекнул бы драгоценного отпрыска. Нахамил ведьме? Так ей и надо, не о чем волноваться! Однако Курт побледнел и сжал губы.

В следующий миг Аделин упала на ступеньки, сильно ударившись головой. В глазах потемнело, левую щеку окатило жидким огнем, вечерний мир поплыл куда-то в сторону, размазываясь темными пятнами, голове сделалось жарко и мокро. «Пощечина, — подумала Аделин, закусив губу, и попробовала подняться. — Он меня ударил».

Кусь издал громкий и яростный вопль и спикировал на Курта с твердым намерением выцарапать ему глаза. Курт с силой махнул рукой, и растрепанный комочек перьев со стоном улетел в траву. В ту же минуту распахнулась дверь, и на крыльцо выбежала Мари с фонарем в руке и остальные слуги, возглавляемые Бартом.

— А ну! — прокричал Барт. Он страшно боялся — все-таки сын бургомистра! — но ружье в его руках не плясало. — Пошел вон отсюда! Давай, шевелись!

Слуги торопливо помогли Аделин подняться и встали так, чтобы закрыть ее от Курта. Тот снова оскалился и провизжал, срываясь на истерическое шипение:

— В кандалы! Всех вас! Ты видишь, холоп, кто я?

— Сейчас пулю мою увидишь! — звонко пообещал Барт. — Вали отсюда, пока жив! Да пошустрее!

Курт сделал шаг от ступеней — гневное воодушевление стало покидать его, когда он понял, что щит «сына бургомистра» не так уж силен перед возможностью получить пулю в голову. А Барт выстрелил бы: он рос в доме отца Аделин с самого детства и любил Аделин и Уве, как родных брата и сестру.

На земле сверкнула бриллиантовая звезда — вылетела из прически, когда Курт ударил Аделин. Грязно выругавшись, Курт с силой впечатал ее в землю каблуком, развернулся и быстрым шагом пошагал к воротам.

— Вали давай, шустрее! — посоветовал Барт, не опуская ружья. — Сам ты холоп, понял? Я не холоп, я человек семьи, слышал?

Ноги сделались ватными, и Аделин обмякла в руках слуг, сумев лишь прошептать:

— Кусик…

Из дома выбежал Уве, бросился к сестре. Один из слуг кинулся туда, где возился темный комочек перьев, и Мари воскликнула:

— Вот он, миледи, он жив! Ой, миледи, у вас кровь…

И стало совсем темно.

— …да, милорд, уже дали знак, — произнес Барт из темноты. Доктор Холле скоро будет.

— Хорошо. Садитесь, пишите обо всем, что видели. Курт Гейнсбро напал на мою сестру, нанес ей увечье. Барт, потом отвезешь все в город, передашь лично в руки господину Арно. Я начинаю дело о защите чести и достоинства моей сестры. Пусть не думают, что это сойдет им с рук. Я дойду до ее величества, если понадобится.

— Да, милорд, — голос Барта по-прежнему дрожал от возмущения.

Уве говорил так, словно не было ни оборотничества, ни другого недуга. Здоровый и разумный мужчина, глава дома Декар, который заступается за сестру, как и положено брату в такой ситуации. Аделин открыла глаза — над головой медленно плыл потолок ее спальни. Голову наполняла боль, и, вспомнив пернатый комочек, безжизненно улетевший в траву, и звезду, которая хрустнула под каблуком Курта, Аделин едва не захлебнулась от обиды и бессилия.

Она живет — не причиняя никому вреда, не делая ничего плохого. Она просто живет, и все равно будут такие, как Курт Гейнсбро, которые придут и сломают все, что ей дорого. У нее все отнимут и изувечат, и будут считать себя правыми.

— Тихо, тихо! — Уве склонился над ней, Мари проворно подала чашку чая.

— Миледи, не плачьте!

Ей помогли сесть, подложили подушки под спину. К своему удивлению Аделин поняла, что чувствует себя почти хорошо. Да, болела голова и шея, да, ее тошнило, но она знала, что сможет с этим бороться.

— Как там Кусь? — спросила Аделин, приняв из рук Мари чашку. Чай был крепким, ароматным, а горсть приправ, добавленных в кипяток, сделала его еще и целебным. Аделин сделала глоток и подумала, что утром встанет на ноги.

Она попробовала отправить в чай личное заклинание для восстановления сил и не смогла этого сделать. Увы, ведьмы не могут колдовать, если болеют… Особенно, если их перед этим ударили по голове.

— Живой! — подал голос Барт. Он сидел за столом и торопливо писал на большом листе. — Встрепенулся, цапнул меня и был таков.

Аделин невольно вздохнула с облегчением. Какая же сволочь этот Курт! Ударить крошечное беззащитное существо!

А чудовищами назовут ее и брата. И Бастиана с его изуродованным лицом и такой хорошей, неинквизиторской душой. И ничего с этим не поделаешь.

— Голова болит? Сильно? — спросил Уве. Теперь он был главным, теперь он мог заботиться, беречь и защищать, и Аделин невольно улыбнулась.

— Да, но уже легче, — ответила она, чувствуя отвратительную липкость волос на затылке. Аделин подняла руку и дотронулась до головы. Прическа рассыпалась, звезды, подаренные Бастианом, вынули и положили на прикроватный столик. Ссадина пульсировала и ныла.

— Я все написал, миледи, — сказал Барт, и Мари заняла его место и взяла чистый лист. — Будет ему! Пусть не думает, что легко отделается! Это же надо, благородную барышню подкарауливать! Бить!

— Дрянь, слов нет, — согласилась Мари.

Внизу хлопнули двери, и Аделин услышала встревоженный голос доктора Холле.

Дурное предчувствие, которое охватило ее вечером, не уходило, а только крепло.

— Так где вы его нашли?

Бастиану удалось поспать всего полтора часа: сейчас он сидел в кабинете полицмейстера, пил чашку за чашкой крепчайший кофе и надеялся, что все не так плохо, как выглядит на первый взгляд.

Ясным было одно: это дело предстоит вести именно ему. Если в преступлении замешана ведьма, то работать с ней станет не простая полиция, а инквизиция.

И это было правильно. Он собирался спасти Аделин, а не утопить.

— Там между Итманом и Инегеном есть березовая рощица, — ответил полицмейстер, которого новости выдернули из кровати, из объятий драгоценной Медведихи, и господин Арно выглядел крайне довольным. — Юный Гейнсбро сидел на березе и ухал.

— Ухал, — повторил Бастиан, представляя себе эту увлекательную картину. — Как филин.

— Да! — воскликнул господин Арно. — Врачи осмотрели его — полностью лишился рассудка. А еще вечером все было нормально. Слуги говорят: уходил из дома, как всегда. Кому по зубам, кому в зубы.

— Драчливый, значит? — осведомился Бастиан.

— О, еще какой! — с некоторым привычным возмущением ответил полицмейстер. — Чуть что не по нему, так сразу зуботычина, это если простому сословию.

Бастиан усмехнулся. Он навидался таких молодчиков в столице. Рожденные с золотой ложкой во рту, у знатных и богатых родителей, они считали весь мир своей собственностью, и их наглость не знала ни границ, ни берегов. Устроить гонки на самобеглых экипажах по главному столичному проспекту, передавив дюжину перепуганных прохожих? Легко! Отцы выкупят. Поджечь самый крупный бордель, чтоб шлюхи бежали голыми по всем улицам? Да запросто! Поймать купца, который отказался угощать бесплатно, вымазать в дегте и вывалять в перьях? Пара пустяков!