Из пулемета бил не хуже чем иной снайпер из винтовки с оптикой, подошвы ног заросли мозолями. Мышцы спины и пресса специально тренировал, на самодельном тренажере «римский стул», остальные мышцы на турнике. Вечером коли было настроение вел учебные драки с Филоном. Каждый вечер качался, чтоб не сдохнуть в горах. Ну а дыхалка у меня отличная была. Я ведь не один такой был, все кто хотел нормально служить, так делали, с разным успехом, но делали. Кто нормально хотел, но были и другие…

Разок в самом начале закинули нас в горы, перевал блокировать. Закрыли мы его постами. Ноябрь, в горах холодина, ветер косточки продувает и пересчитывает, негде от него спрятаться на вершине. Был у меня приятель, еще по учебке, вот с ним на пару, на посту стояли. От ветра ямку откопали, вроде окопа, укрылись, сухпай пожевали, прижались друг к другу теплом общим погреться. Только чувствую запашок пошел, специфический, говенный, толкаю приятеля, а он сомлел. Ладно думаю пусть кимарит, а хоть ветер был, но запашок всю ночь стоял. Что за чудо? Обкакался «дружок» мой, обосрался если точнее. Прямо в штаны навалял. Утром я это заметил по штанам его, но промолчал, мало ли чего случилось, может заболел дизентерией. Дальше по горам двинулись походом, а этот не может идти и все, взяли у него всю его амуницию та еще тяжесть, даже свой автомат и тот отдал засранец. В горах каждый грамм тонной давит, а тут еще и чужое нести, очень тяжко. Но несли, куда деваться, не бросать же добро. Перестрелка небольшая была, так ничего страшного, пульнули по нам издали из винтовок, да никого даже не зацепили, мы в ответ из автоматов и пулеметов, огоньку дали. Вороги наши и свалили, не пошли на огневой бой, ушли. Мы дальше двигаем. Смотрю где «дружок»? А нет его! Перестрелка закончилась, тут он и нарисовался, оправдывается, болею мол, да еще и без оружия, вот и спрятался. Ладно, с кем не бывает. Вернулись домой в бригаду, его к врачу отправили. Оттуда из ПМП (пункт медицинской помощи) он в роту уже не вернулся, через денек встретил его в офицерской столовой, объедки он за штабными офицерами убирал, холуйком стал. И такое бывало.

Ну а меня на операции, уже постоянно брали, своим я в роте стал. Далеко не на каждой операции были перестрелки, раненые и убитые. В ноябре – декабре восьмидесятого года боевых потерь у нас в роте не было. Так это у нас, а у них? Были. Я тоже стрелял, а куда деваться, выбора то нет. Как первый раз произошло? Он в горах в меня из винтовки бабахнул и промазал, а я ... дал короткую на три патрона очередь из пулемета, был человек и нет его. Рассматривать убитого не стал. Мимо прошел, а потом …

Потом я стал ждать когда же муки совести меня донимать начнут, морально готовился к душевным страданиям. А вот нет их и все. Желудок исправно вырабатывает сок, аппетит отменный, сон беспросыпный. Настроение самое обычное, мысли все насквозь заурядно – практичные. Вот тут-то я и испугался. «Ну, - думаю о себе, - урод ты моральный. Атавизм ходячий. Как же это так? Вот у всех душевные муки есть, а у тебя нет? Урод, точно урод». Стал осторожненько ребят расспрашивать: что да как? А у нас на эту тему никогда не разговаривали. Вроде как и нет никаких убитых, вроде как по мишеням мы стреляем.

Ты это о чем? – подозрительно смотрит на меня землячок Колька, когда я как – бы издалека разговор завел.Ну Коля понимаешь … - попытался я объяснить свое недоумение.Выбрось эту херню из башки, - выслушав меня категорично посоветовал он и зевнув спросил, - ты не знаешь чего сегодня на ужин дадут?

Ладно, не хочешь говорить, так я других спрошу:

Муха, слышь, - вечером после ужина перед входом в палатку, задерживаю я дружка, - а вот ты когда своих первых завалил чего испытывал?Ничего, - пожимает узкими плечиками Муха и встревожено интересуется, - у тебя чего живот что ли болит?А тебя совесть не тревожит? Ничего не снится по ночам? – отводя взгляд и понизив голос спрашиваю я.Точно, мне сегодня такая баба приснилась … - мечтательно протянул и заулыбался Муха, - просыпаюсь, а совесть как дубовый кол стоит.

Все ясно. Никто на эту тему говорить не хочет. Все под внешней бравадой скрывают свои душевные переживания и страдания. Только я чурбан бесчувственный. Нет ну почему? Я же помню, когда книжки читал, то чуть ли не до слез героям в их душевных муках сопереживал.

-Филон, - уже перед отбоем после тренировки резко и неожиданно спрашиваю я, - ты когда человека убил, что чувствовал?

-Никого я не убивал, - прекратив отряхивать приставшую к одежде пыль, изумленно смотрит на меня Филон, - кости бывало че ломал, а больше ничего.

-Да я сам видел как ты духа завалил, - возмущенно повышаю голос я, - помнишь? на последней операции.

-Так он же в меня стрелял, - пораженно заморгал глазками Филон и недоумевая спрашивает, - ты чего обкурился что ли?

-А что дух по-твоему не человек? – все настаиваю и настаиваю я.

-Человек наверно, - ладонями продолжив отряхивает х/б от приставшей глины, безразлично отвечает Филон.

Мы на площадке за палатками отрабатывали приемы уличной драки, вот он и перепачкался.

-Нет, я не пойму, - бросив очищать форму и уже не шутя разозлился Филон, - ты чего доеб…лся? Что было бы лучше если бы меня убили?

-Нет, - устыдился я, поспешно добавил, - конечно нет

-Тогда чё тебе надо? – нахмурился Филон и выслушав мои сбивчивые объяснения коротко резюмировал:

-Да пошел ты на хер!

Еще пару попыток я предпринял, ужом старался в чужие души вползти и … о доме, о водке, о бабах, женщинах и девушках мои товарищи разговаривали охотно, о боевых операциях (дело то обычное) вспоминали довольно равнодушно, а вот о чужой смерти … недоуменные взгляды, явное непонимание и заметное раздражение: «Чего это он хочет?»и в конце такого разговора только одно короткое пожелание: «Да пошел ты … !»

А потом в последних числах ноября пришел Афганец.