Заметил Мами в первом ряду, со сложенными руками, клонящуюся вперед, будто каждое слово пастора Батиста притягивало ее к нему все сильнее. Я выключил в голове его голос, убрал весь посторонний шум и просто смотрел, как он вскидывает на сцене руки, ходит туда-сюда взволнованно, но вместе с тем спокойно и собранно. Судя по реакции прихожан, он был больше артистом, нежели пастором.

Я подошел к Мами после проповеди. Она не особо удивилась моему появлению и просто чмокнула в щеку, как будто мы случайно столкнулись в магазине или на остановке. Ей больше не нужны были спонтанные визиты, этого было недостаточно, она хотела добиться постоянства.

– Пастор, вы ведь знакомы с моим сыном Майклом?

Пастор Батист охотно, несмотря ни на что, поприветствовал меня с улыбкой счастья на лице. Я не улыбнулся. Он крепко пожал мне руку и посмотрел в глаза дольше обычного. Потом отошел, даже не став рассказывать, что дождь – это благословение или молитва и прочий символизм. Я подозвал Мами, чтобы уходить, но она попросила ее подождать: надо было с кем-то поговорить. Она вернулась в церковь, в глубь слабо освещенных нефов. Я видел, как мама говорит с пастором. С ним она казалась другой, прыгала, как фанатка на концерте или влюбленная школьница. Пастор Батист положил ей на плечи обе руки и пристально посмотрел в глаза. Я не слышал, о чем они говорили. Он обнял ее, поцеловал в щеку, и они разошлись. Кажется, их связь была за гранью физического. Я ощутил прилив жара, словно стал свидетелем того, что не должно происходить.

– Я хотела пригласить его к нам на ужин, – сказала Мами, когда мы вышли из церкви в сторону дома.

– Зачем это? – возмутился я, сам удивившись. Мами посмотрела на меня так, как умеют только строгие родители, а я в своем возрасте так и не научился сопротивляться такому взгляду. Я поправился и спросил вежливо.

– Потому что он наш пастор, и я хочу отблагодарить его за работу вкусным ужином. – Я уловил слово «наш» в ее фразе, она произнесла его намеренно. Мами была расчетливой и упрямой – возможно, это единственное, в чем мы похожи. – Думаю, вам будет полезно познакомиться и поговорить. Узнать друг друга. – Тайное становится явным, когда срывают маску. Поговорить. Само это слово уже заряжено патронами и целится в тебя из любой точки.

– У него нет планов, что ли? Семьи? Жены, детей, с кем он должен ужинать в первую очередь?

– Нет. Он предан своей работе, своему предназначению.

Я не смог ничего возразить. Так что промолчал и погрузился в себя. Я знал, что Мами рассказала про ужин не потому, что искала моего одобрения, а чтобы сообщить: я обязан присутствовать.

Однажды вечером на следующей неделе я пришел домой, а ужин был уже готов. Приборы аккуратно разложены: Мами взяла нож и вилки для ужина из трех блюд, а еще голубые керамические тарелки с белыми очертаниями неизвестных холмов и долин. Она не пользовалась ими с… Не помню, с какого времени – в последние годы у нас редко бывали гости. Зато помню ужины с отцом: как мы держались за руки и молились, а я, сидя между ними, смотрел на башню их любви. Отец – о ком я думал все больше и больше с годами, который стал незаживающей раной.

– Извините за опоздание, пастор Батист, – сказал я, поздоровавшись с мамой и заняв свое место. – Надо было проставить много оценок, а потом меня задержали на паре встреч.

На самом деле эти встречи были посиделками с Сандрой у меня в кабинете, мы баловались с шоколадным драже: надо лечь на стол с сомкнутыми губами, положить на них драже, затем подуть и удерживать потоком воздуха как можно дольше, после чего поймать и съесть. Мой рекорд – 8 секунд.

– О, вам не за что извиняться, – ответил пастор с напускной благостностью. – Вы занимаетесь правильным делом. Из чего это блюдо? Оно великолепно! – воскликнул он восторженно, обляпав нагрудную салфетку. Я осуждающе посмотрел на него. Затем на Мами, которая сдерживала порыв сказать ему, чтобы вытерся. Будь это я, точно сказала бы.

– Понду [24].

– Пон-ду, – попробовал он повторить. Мне ужасно не понравилось, как он это произнес. Я впервые уловил его смешанный островной акцент. Это блюдо – особенное. Любимое блюдо папы. Мами готовила его, только когда я приезжал из университета погостить. Оно было редким и радостным. А теперь, с тех пор как я живу здесь, она его практически не готовит. Кто знал, что я так надолго останусь в этой квартире. Эта отсталость от жизни подавляла: ни пары, ни дома, ни детей. Куда катится моя жизнь?

– Так откуда вы, пастор? – спросил я с любопытством и сожалением, потому что хотел знать, но не хотел, чтобы он говорил.

– Ну… – фыркнул он и вытер рот нагрудной салфеткой. – Можно сказать, я отовсюду, – сказал пастор, сам впечатленный своим замечанием.

– Майкл, хватит лезть к человеку. Пастор не на допрос пришел.

– Все в порядке, – вмешался он, нервно посмеиваясь. – Родился я здесь, но мои родители с Карибов, с Ямайки. Если будет угодно. Большую часть детства я провел там с бабушкой и дедушкой, а будучи подростком, вернулся сюда. Вот откуда у меня привычка растягивать гласные, которую вы, наверное, заметили. Мама так и не смогла полностью ее искоренить, сколько ни повторяла: «Говори нормально». – Он хохотнул, чтобы разрядить обстановку. Я посмотрел на пастора Батиста в ожидании, что он продолжит рассказывать историю своей жизни.

– И… – произнес я нетерпеливо.

– Ну, когда я приехал сюда в подростковые годы, дела у нас шли туго. Но мне повезло поступить в университет и получить высшее образование. Кем я только не работал: уборщиком, работником торгового зала в супермаркете, охранником, учителем. И мне нравилось. Но надо было двигаться дальше, у меня, скажем так, были кое-какие неоконченные дела. А потом я нашел свое призвание…

– То есть?..

– То, чем я занимаюсь сейчас.

– Так, Майкл, может, теперь ты позволишь пастору спокойно доесть свое блюдо? – сказала Мами. В интонации был вопрос, но во взгляде явная угроза.

– Если Майкл захочет узнать побольше, он может прийти ко мне в церковь в любое время, – сказал пастор Батист. Он доел и вытер рот салфеткой, которую до этого заткнул за воротник, Мами убрала пустые тарелки и принесла чай.

– Мы хотели кое о чем с тобой поговорить. Этот ужин не просто так, – начала Мами после недолгого молчания и прихлюпывания