что есть мочи и с мячом в руке взметнулся в прыжке всем телом, закрыв глаза. Даже и понять не успел, как забил, немного повиснув на кольце, эффекта ради.

– Потрясно, потрясно, – говорили ребята, давая мне «пять» и поздравляя.

Я заметил, как Дуэйн говорит с мистером Блэком, и решил подойти к ним.

– Хорошо, что вы пришли, – сказал мистер Блэк, возвышаясь над нами с Дуэйном. – У него большой потенциал. Я бы хотел, чтобы он занимался с нами и вошел в команду. В финале чемпионата нас ждет важная игра, и нам потребуется вся помощь, какую сможем найти.

Сидевший на полу Дуэйн бросил на меня многозначительный взгляд.

– Думаю, он готов, – ответил я, похлопав парня по плечу, а он закивал. Казалось, передо мной совершенно другой мальчишка, а не тот, который вечно сидит на задней парте и считает ворон, сунув руку в штаны.

Перемена, на которую я так надеялся, только начала проявляться.

– Tu as rien dit, – сказала Мами, когда я обошел ее и встал по центру кухни. – Ты ничего не ответил, – повторила она.

– И что?

– Tu ne vas pas parler?

– Что я должен ответить, если мне нечего сказать?

– Rien du tout?

– Именно. Ничего. Совершенно.

Я домыл тарелку, взял нож и вилку. Я осознавал, какой навожу шум – стук металла о металл в раковине, хлопание дверцами шкафчиков, – но мне было наплевать. Я злился, пылал, кровь ядовито кипела в венах, но злиться было нельзя: она моя мать, так что пришлось направить гнев на все вокруг и, что самое ужасное, на себя самого – позволить этой ярости гореть внутри.

Мами приготовила лосо, сосо и понду. Я достал тарелку. Она уже давно не готовит понду, но знает, как сильно я люблю это блюдо, и в этот раз приготовила его в знак примирения. Я выбежал из кухни в гостиную, сел с едой и включил телевизор на большую громкость, чтобы свести к нулю шансы на разговор.

«Новости Си-эн-эн на сегодня: БЕЗОРУЖНЫЙ ЧЕРНЫЙ МУЖЧИНА БЫЛ ЗАСТРЕЛЕН ПОЛИЦИЕЙ в обычной пробке. Несчастный случай произошел между…»

Я сидел, смотрел новости и ел, скрипя зубами от ярости. В комнату вошла Мами.

– Можешь убавить? Я хочу поговорить с тобой, – сказала она. Я не обратил на нее внимания и продолжил есть. Она взяла пульт и убавила звук. Мы молча смотрели кадры с безжизненно лежащим на земле телом молодого темнокожего парня.

– Пожалуйста, ответь мне, почему ты ничего не сказал?

– О чем?

– О нас с… – заколебалась она, – …с пастором. Уже неделя прошла. И ты так ничего и не сказал.

– Мне нечего сказать о вас с этим человеком.

– Мы решили быть вместе. Я думала, ты будешь счастлив.

– «Счастлив»? – Я вскочил, словно тело пронзило током. – Счастлив за кого?

– За меня…

– Как я могу быть за тебя счастлив? – Я прошел мимо маленького журнального столика к шкафчику, у которого она стояла.

– А как же он?! – Я схватил фотографию отца в рамке и сунул ей в руки. Она бережно сжимала ее в ладонях, с щеки ее скатилась слеза и упала на стекло фоторамки, словно капля дождя из тучи с тысячей воспоминаний.

Мами посмотрела на меня покрасневшими глазами, не то злыми, не то печальными, губы дрожали. И влепила пощечину, сильно. Так сильно, что она зазвенела эхом у меня в ушах. Но я не вздрогнул, как в детстве, когда был мальчишкой и плакал. Теперь я мужчина. Поэтому ответил ей яростным взглядом. Снова сел, прикованный событиями новостей, в которых показывали свидетелей стрельбы. Я буквально чувствовал боль, отражавшуюся в их лицах, когда они говорили.

– Так вот о чем ты хочешь мне напомнить… – сказала она. – Забыла ли я?

– Возможно, забыла. Это был твой муж, мой отец.

– Но прошло двадцать лет… двадцать лет! И не было ни единого дня, когда бы я не вспоминала о твоем отце. Не было ни единого дня, когда бы я не жалела, что не остановила его, что дала ему вернуться туда.

– Тогда зачем выходить замуж за этого человека? Зачем?

– Майкл, я любила твоего отца. Но твоя мать старая. Я старая и продолжаю стареть. Мне нужен кто-то, кто обо мне позаботится.

– Я о тебе позабочусь.

– У тебя своя жизнь.

– Он ничего не совершил. Это был мой папа. У него не было оружия. Он был ни в чем не виноват. Полиция убила его. Они убили его. – Я смотрел, как молодая девушка плачет в эфире новостей. Она могла бы быть моей ученицей. Интересно, каково это, если бы я пошел завтра в школу и увидел ее в классе, и стал бы задавать бессмысленные вопросы: «Ты выполнила домашнее задание?» или «Можешь сесть прямо и не отвлекаться?». Так бесчеловечно, жестоко и черство.

– Майкл, я хочу, чтобы ты жил своей жизнью, имел свою семью.

– Я не могу принять твои отношения с этим мужчиной.

– Он не «этот мужчина», он пастор.

– Я ему не доверяю. И не хочу, чтобы он был в твоей жизни.

– Но этого хочу я. Мы все решили. И объявили об этом в церкви, все уже знают.

– Значит, тебе придется выбрать между ним и мной. Если выйдешь за него, лишишься сына, а я лишусь матери.

– Так продолжаться уже не может. Слишком много семей разваливаются просто из-за… – Я взял пульт, выключил телевизор и выбежал из комнаты.

Я покинул дом так быстро, что забыл взять куртку. Ветер хлестал меня по шее, как задира со двора. Я поднял и натянул капюшон. Ветер пронзал кости, и захотелось вернуться домой, но если гордость делает кожу грубее, то у меня уже было достаточно слоев защиты даже от снежной бури. Но внутри я был мягким, на грани печали. Улицы полнились неясными жалобами истощенного рыжего света фонарей. Я решил прогуляться вдоль канала, по дороге, где я иногда бегаю и которая сейчас была намного темнее обычного.

Я поверить не мог, что Мами хочет замуж, тем более что из всех она выбрала этого пастора. Я ему не доверял. Но как она это сделала? А что же папа? Как она могла просто забыть его и жить дальше?

В куртке завибрировал телефон. Три пропущенных от мамы и несколько сообщений.

Чем занимаешься? Бро, срочно позвони, – Джалиль.

Эй, ты как, в порядке? – Сандра.

У Сандры была любопытная способность писать сообщения, как будто прямо связанные с событиями в моей жизни. Она всегда, сама того не зная, спрашивала, в порядке ли я, именно