— Я обещаю, что сдам все тесты.

— Это нужно тебе, а не мне, — равнодушно заявляет Джером, но я упорно не реагирую и улыбаюсь стиснув зубы. — Ты не передумала насчет направления? Все еще мечтаешь стать ветеринаром?

— Да, — качаю головой, как послушный болванчик. Он, сдвинув брови, какое-то время внимательно меня изучает, а мне хочется взять что-нибудь тяжелое и запустить в его красивую холеную физиономию, чтобы не смел больше смотреть на меня, как на последнюю тупицу.

— Уверена? — последняя натянутая струна моего терпения с треском рвется, но внешне я остаюсь невозмутимой, сдерживая огонь негодования и обиды в своей груди.

— Конечно, — холодно киваю я и, вскинув подбородок, испытывающее смотрю на него. — Почему ты говоришь со мной, как с ребенком?

— Ты и есть ребенок. Эби, — протянув руку, он… щиплет меня за щеку, как в детстве. От потрясения и злости теряю дар речи и сама не знаю, как сдерживаюсь, чтобы не разбить тут что-нибудь. А невозмутимый засранец продолжает как ни в чем не бывало. — Я просто хочу, чтобы ты не упустила свой шанс для перспективного будущего. Самореализация важна для каждого человека.

— Не читай мне нотации, — резко отвечаю я.

— Даже не начинал, — усмехается Джером, кажется, совершенно не замечая моего кипящего состояния. — Не злись. Я хочу как лучше. Правда.

Он снова сбивает меня с толку, вся злость улетучивается под понимающим и мягким взглядом, которым он смотрит на меня сейчас. Настроение резко меняется в противоположную сторону.

— Никак не могу привыкнуть, — снимая очки, я кладу их на стол, потирая уставшие глаза. — Целый день сегодня думала…

— О чем? — сухо спрашивает он, обеспокоено наблюдая за мной. Вот почему так происходит? Иногда его забота кажется мне желанной и необходимой, а порой бесит до ужаса. Это я такая ненормальная, или все-таки он специально меня раздражает?

— Я буду жить на берегу озера, — мечтательно вздыхаю, отодвигая в сторону тяжелые размышления. — Там так красиво, совсем не похоже на Канары. Я не очень любила остров, если честно, пляж, отель, пьяных развязных туристов, жару и палящее солнце.

— Жары в Чикаго и пьяных туристов тоже предостаточно, — скептически замечает Джером и, прихватив пальцами мои очки, примеряет на себя. Немного захмелевшая, я начинаю глупо хихикать, глядя на него. Мои очки явно малы для его мужественного лица.

— Не идет мне? — совершено серьезным тоном интересуется он, я смеюсь громче. — Что, совсем? — у него такое потешное лицо, особенно когда он пытается не рассмеяться в ответ. А еще он безумно красивый, и я отчаянно соскучилась по нему.

Смех замирает на моих губах, я, набравшись смелости, придвигаюсь, положив одну руку на его плечо, а второй снимаю свои очки и кладу обратно на стол. Возвращаю пальцы к его лицу, проводя ими по заросшей щетиной щеке, очерчиваю рельефную красивую линию скул. Трогаю его губы, и он плутовато улыбается, шутливо прихватив кончики моих пальцев. Взгляд глубоких синих глаз наблюдает за мной с внимательной насторожённостью.

— Кому-то больше не наливать? — голос звучит хрипло. Я тянусь к его губам, чтобы поцеловать, но он резко отстраняет меня от себя. — Завтра очень тяжелый день. Нам необходимо выспаться.

— Когда тебя волновал сон? — раздраженная и уязвлённая восклицаю я. Он бросает на меня напряжённый взгляд.

— Сегодня, Эби, — холодно произносит он. — Сегодня меня волнует сон. Я помню, что вино делает тебя смелее, но я не нуждаюсь в подачках, да еще и под градусом.

— Ты все не так поня… — начинаю лепетать, ошарашенно глядя на него. Что он такое несет? Какие подачки?

— Доброй ночи, Эби, — Джером резко обрывает меня и уходит в спальню.

Я с неверием смотрю ему вслед, чувствуя себя на грани истерики. С горя и досады выпиваю еще один бокал, потом встаю и убираю за собой. Вино помогает немного успокоить расшатавшиеся нервы. Возвращаюсь в гостиную, чтобы забрать пиджак Джерома, небрежно переброшенный через спинку дивана. Беру его в руки, непроизвольно прижимая к груди… И застываю в растерянности. От пиджака моего мужа ощутимо пахнет женским парфюмом. Не моим, черт бы его побрал.

Сегодня меня волнует сон, Эби?

Как бы ни так. Просто силы все растратил в другом месте, лживый подонок.

Из записей Дайаны Моро:

12 апреля 1988 года. Я думаю, Квентин догадывается, что я автор анонимного отчета, ставшего причиной проверок, которым подверглись лаборатории корпорации. Я чувствую, как изменился он по отношению ко мне. Этот пристальный холодный взгляд, отчужденность, замкнутость, вспышки гнева. Я беспокоюсь. Ему нельзя нервничать, его болезнь может вернуться в любой момент, и я, как могу, разряжаю ситуацию. Чтобы окончательно не потерять доверие Квентина, пришлось остаться работать в новой лаборатории, обустроенную в пригороде после заинтересованности исследованиями корпорации со стороны министерства здравоохранения.

У меня больше нет никаких иллюзий в отношении истинной цели того, что мы создаем и зачем. Квентин говорит, что бизнес диктует свои правила, что спрос рождает предложение, что в мире ничто не изменится в лучшую сторону, независимо от того прекратим мы создавать очередной наркотик или нет. Я не могу с ним согласиться. Мы были другими, когда только встретились, или я не замечала иной стороны своего мужа.

Но как бы я ни относилась к его деятельности и выбранному пути, все равно продолжаю любить его. Моя слепая любовь к нему порой пугает. Иногда мне кажется, что я тоже заложница Купидона, что Квентин добавляет мне его в чай или утренний кофе. Конечно, это не так. Мои чувства настоящие, к сожалению. Почему к сожалению? Прием Купидона можно прекратить, а настоящая любовь не лечится ни временем, ни расстоянием.

Наш с мужем спор по поводу Купидона никогда не закончится. А еще я не понимаю, почему он продолжает дружеское общение с Морганом. С этим мерзким слизнем, неоднократно недвусмысленно предлагавшем мне сексуальные отношения. Мой муж знает об этом и сам не раз замечал, как Квентин пялился на меня, когда приходил в наш дом со своей женой. Аннабель Морган — абсолютная идиотка, которая бесконечно смеется и смотрит на Кертиса, как на Бога, а он едва ее замечает. О его похождениях и аморальном образе