прирос. Ей бы нескладной поблагодарить его как следует. Ан, нет! Не идут на ум речи красные, хоть ты плачь.

Оба уселись на крыльцо, вцепившись руками за противоположные края опустевшей кружки. Панкрат вывел их замешательства громким восклицанием:

– Эвося! Фрол с Емелей в ефто дело нипочем не поверят! То-то подивлю! Ай, да скоры вы дяденька! Паки сокол добычливый!

«Дяденьку» звали Ефимовым Тимофеем Никифоровичем и слыл он в здешних местах находником. Когда и откуда пришел никто не знал. Сказывали только, что был Ефимов человеком вольным.

По слухам, он жил наособицу, соорудив себе где-то в лесной глуши справную землянку. Ставил силки, промышлял пушного зверя, не переставая удивлять своим охотничьим искусством все окрестное мужичье. К помещику явился поклониться соболями, да уговорился об оброке.

Нескоро ждали его обратно, да только и двух дней не минуло, как Тимофей Никифорович сызнова пожаловал в усадьбу. Оно, конечно, не просто так – по делу.

Про то, какие именно «заботы» раз за разом находились у Ефимова в княжеском доме, почитай, одна Татьяна и ведала. А как тут не ведать, коль на второе уже свое появление Тимошенька ей в любви признался! Ну, то есть ничего подобного он, конечно, не говорил и вообще, преотлично обошелся без слов. Мужики до речей не Бог весть какие охотники. Особенно в таком деле, для них изрядно многотрудном. Хорошо, что существуют иные способы открыть перед полюбившимся человеком душу. Вручил ей в знак своего большого чувства громадный цветочный букет!

Сказать по правде, сей травяной гостинец у Ефимова вышел неказистый, что бабкин веник, однако видно было, собран не абы как, с разбором. Веник – не веник, а не было для Танюши на всем белом свете подарка дороже и желанней. Со временем девушка изготовила из засохших цветов волшебный оберег. На удачу.

Оберег ли тому виной или не оберег, да только скоро выпала Татьяне новая радость. Любимый дролечка поселился у барина навсегда.

Явившись однажды к хозяйскому дому, как водится, с утра пораньше, он, вопреки собственному обыкновению, не поспешил к объекту своего обожания, а отправился куда-то напрямик через аллею, к одному ему понятному месту. Татьяна, с нетерпением поджидавшая суженого в саду, кинулась было с объятиями, но он на нее даже не поглядел.

Девушка так и застыла, неловко раскинув руки, будто взгромоздила на плечи невидимое коромысло. Постояла-постояла, да шмыг за любимым словно мышка, или, как любил выражаться Семёныч, завидев у себя на кухне мелкого хвостатого проказника – «грызунок-с».

Диковинное поведение дролечки требовалось немедленно разъяснить. Просеменила за ним до самой бариновой «Колоссеи». Дальше Тимоша не пошел, остановился и принялся вертеть по сторонам головой. Ей ничего не оставалось, как схорониться за углом конюшни.

Долго ждать, впрочем, не пришлось, уже через мгновение что-то там зашуршало, зашаркало, никак шаги? Так и есть. Кто-то подошел, заговорили. Татьянка без труда различила бурмистров надтреснутый бас.

Сперва-то боязно было глазеть, стояла ни жива, ни мертва, напряженно вслушиваясь в каждый звук. Наконец, она набралась смелости и зыркнула одним глазком. Действительно, у самой «Колоссеи», важно подбоченившись, стоял Владимир Матвеевич и что-то втолковывал Ефимову. Тот нехотя откликался, упрямо задрав к небу нечесаную бороду.

По всему видать, разговор получался тягостный. Оба недовольно хмурились, морщили лбы. Голоса хриплые, угрюмые.

Доподлинно неизвестно до чего они там договорились, но в тот же день, ближе к вечеру, дролечка снова вернулся в усадьбу, на сей раз вместе с нехитрым скарбом, и поселился в ней насовсем. Она, конечно, после подступилась с расспросами.

Тимофей Никифорович ответил ей скупо, стараясь не смотреть в глаза:

– Так надо, Танюша! Так надо.

Ей-богу, лучший из мужчин!

Для проживания первостатейному, по разумению Татьяны, представителю мужского рода отвели старую баню, что в ста шагах от вечно покрытого гусиным пухом пруда – грязного водоема, с изрытыми домашней птицей берегами. Приставили помощником к кузнецу. Воду носить, меха раздувать. Взвалили на бедного, что потяжелей, не иначе приглядевшись к его бугристым рукам да удалой стати.

Благодарностью, оно конечно, не обижали. Положили рублевое жалование, да еще и потчевали так, как иной раз целую мужицкую артель. Молоко, каша, творог, сметана, сыр, хлеб, яйца, птица. Все самое свежее и вдосталь. За этим рьяно следил сам бурмистр. Грех жаловаться, что говорить!

И потянулись тогда счастливые денечки! Татьяна до того момента словно вовсе не жила и вдруг с души сошла какая-то корка. Все вокруг заиграло новыми красками. Каждую свободную от трудов минуту девушка стремилась провести рядом с любимым.

***

Вот и сегодня, надеясь до урочного часа повидаться с Тимошей, она наскоро собрала в окрестных лугах ярко-огненного, под стать зарождавшемуся дню, золотарника и пустилась с ним обратно на двор. Тут-то и столкнулась с нечаянной неприятностью. На веранде, где самовар, торчал, точно пугало в огороде, батюшка-бурмистр.

Горыныч уставился прямо на нее. Нехорошо глядел, тяжело. Неужели догадался про них с Ефимовым! Что теперь будет? Эх, сейчас бы юркнуть куда-нибудь, не мозолить глаза серьезному человеку, да слишком поздно, он уж и пальцем ее поманил.

– Танька, ты что ли? Ну-к, поди-ка, милая. Поди, не бойся.

– Здесь я, батюшка. Никак звали меня?

Опустив голову, девушка неверными шагами приблизилась к крылечку и замерла в тревожном ожидании. Управляющий какое-то время молча взирал на нее сверху вниз, опираясь на перила поросшей бурой шерстью рукой. Наконец, он заговорил, увесисто роняя каждое слово:

– Ты, девка, вот что, погоди к их сиятельству со своими глупостями-то соваться, ишь травы нарвала. После, будет еще время. А мне бы подмога твоя, ох, как сгодилась…

– Да как же, батюшка…

– Куды поперек моего, дура?! Еще не все сказал! – голос бурмистра угрожающе задрожал. Он явно пребывал в нервическом возбуждении. Татьяна испуганно заморгала, никогда прежде она его таким не видела.

– Говорю же, дело к тебе. Слыхала, может, вчера к ночи дохтур нового гостя привез? Их Иван Карлыч звать. Из самого Петербурга штаб-ротмистр. Хотя, оно тебе и не важно. Ты ентого офицера здесь карауль, они сейчас с мезонину спустятся. После сведи к «Колоссее». Да сразу во внутреннею проводи. Сама знаешь, где там что. Скажи, пускай меня дожидаются, а я покамест мужика твоего разыщу и проинструктирую. Все поняла, пичужка моя – красны перышки?

Так вот, оказывается, что это такое, когда говорят: «Сердце упало»! Татьянино сердечко и впрямь точно бы рухнуло вон из груди. В голове беспрестанно вертелось: «Знает! Он все про нас знает!». Но мысль была сырой и не четкой. Девушке мешали эмоции. И только когда Горыныч, хмыкнув что-то