Легенда — она и есть легенда, не более того, — возразил барон Жак, и было ясно, что он испытал облегчение, произнеся эти слова вслух.

Знахарка усмехнулась и попросила разрешения уйти, раз господин чувствует себя хорошо. Выслушав от барона слова благодарности, она ушла.

Жерсанда тоже вышла, но только после того, как повеселевший Жак де Сассенаж потребовал еды и питья. В кухне мэтр Жанис, насвистывая от радости, уже разжигал печи, чтобы подогреть бульон, зажарить на вертеле двух куропаток и испечь пирог с лисичками. Дом, хозяин которого болен, хиреет вместе с хозяином, но стоит последнему пойти на поправку, как он расцветает снова. Новость о выздоровлении барона Жака докатилась и до деревни, и обрадованный трактирщик стал угощать ячменным пивом всех, кто проходил мимо его заведения.

И только Альгонда оставалась печальной. Она, как и ее мать, знала истинную природу постигшего барона Жака несчастья и причины его выздоровления. И заслуга в этом была вовсе не знахаркиных снадобий.

Осторожно, чтобы не разбудить мать, Альгонда встала с кровати, накинула на ночную сорочку тонкую шерстяную шаль, но обуваться не стала, чтобы под ногами меньше скрипели доски пола. В несколько шагов добежав до двери, она открыла ее и скользнула в коридор. Установленный в нише светильник распространял вокруг себя слабый свет. Альгонда могла бы взять его с собой, но понимала, что он ей не пригодится. Она стала подниматься по лестнице. Миновав комнату мэтра Жаниса, который жил там вместе со своими поварятами, она оказалась на верхнем этаже донжона. Жерсанда отдала дочери ключ от проклятой комнаты. Как можно осторожнее Альгонда вставила его в замочную скважину, повернула, открыла дверь и вошла в комнату. Где-то закричала неясыть. Девушка заперлась изнутри. Она вся трепетала от страха и возбуждения, снова увидев некогда роскошную, а ныне пришедшую в упадок обстановку.

Высокая кровать с разорванным, гранатового цвета пологом, похожим на паутину гигантского паука… Столбики кровати, изъеденные сыростью… Сгнившее стеганое одеяло на источенном мышами соломенном матрасе… Запыленные ковер и гобелены, выцветшие в тех местах, где их касался свет, проникавший сквозь щели только вчера освобожденных от досок окон… Табурет возле прялки с пучком грязной истрепанной шерсти, которую никто никогда не спрядет… За деревянными рамками со свисающими с них клочьями, которые некогда были ширмой из промасленной бумаги, виднелась ванна феи.

Освещенные тусклым светом полной луны, все эти вещи казались жалкими и в то же время окутанными ореолом тайны, который терялся в резком дневном свете. Взгляд Альгонды остановился на камине. Время от времени порыв ветра поднимал остатки пепла, который опадал на бронзовую подставку для дров и на паркет. Крыса пробежала через комнату и скрылась за выступавшим из стенной кладки камнем. Грызунов Альгонда не боялась. Взгляд ее был устремлен на темное пятно над камином, оставшееся от написанного на дереве портрета, который они с матерью сняли и спрятали.

Она вспомнила, как четыре дня назад с ощущением тревоги, смешанной с любопытством, переступила порог этой комнаты.

Глаза с трудом привыкали к царившей там темноте.

Помоги мне, — попросила Жерсанда, направляясь к заколоченному окну.

Хвостиком проследовав за матерью между мебелью, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее при малейшем шорохе, девушка, по примеру матери, стала отрывать доски. Они легко поддавались, источенные непогодой. Наконец комнату залил свет. Дощечка паркета, испорченного водой, которая капала на него годами, хрустнула под каблуком Альгонды. Девушке пришлось опереться о стенку, чтобы высвободить ногу. Несколько секунд она была занята только этим, не обращая внимания на происходящее вокруг.

— Значит, это все-таки правда!

Она обернулась на взволнованный голос матери. Оказалось, что Жерсанда смотрит на портрет над камином. У Альгонды перехватило дыхание, и она прислонилась к стене, не замечая, что снова попала каблуком в ту же дыру в полу.

«Это невозможно, невозможно…» — повторял голос у нее в голове, однако губы отказывались произнести это вслух. Судя по всему, над камином висел портрет Мелюзины. Но видела Альгонда свой собственный — то же лицо с высокими скулами, те же пухлые капризные губки… Ее лукавый взгляд и переброшенная на грудь каштановая коса.

Мать взяла ее за руку, их взгляды встретились.

Альгонда первой нарушила молчание:

— Я видела Мелюзину, матушка. Видела, когда она меня спасла. Это не она, но и не я…

— Я знаю, — сказала Жерсанда, понизив голос, чтобы дозорный на стене их не услышал. — У меня подгибаются ноги, давай-ка присядем. Мне о многом нужно тебе рассказать.

Они сели на пыльную кровать лицом к лицу.

— Это, без сомнения, портрет Мелюзины, — заговорила ЖЕРСАНДА. — Он был написан при жизни Раймондена и по его заказу.

— Но…

Альгонда хотела было возразить, но мать взглядом заставила ее замолчать и продолжила:

— Та Мелюзина, которую ты видела, стала сама на себя не похожа за века, прожитые в водах Фюрона. Знай, что история Мелюзины начинается задолго до ее свадьбы с Раймонденом, младшим сыном графа дю Форе, предком Сассенажей. Она начинается с появления на земле существ, отличных от людей. С появления фей. Ты слышала о легендах Британии?

— О короле Артуре и маге Мерлине?

— Именно.

— О них пел менестрель, который приезжал сюда прошлой зимой, — сказала Альгонда. Она не усматривала никакой связи между легендами и старинным портретом.

— На острове Авалон жили бок о бок светлые существа, такие как Мерлин, обладающие изначальными познаниями о мире, друиды и жрицы — смертные женщины, передававшие эти знания людям, и волшебные существа — эльфы, гномы, духи, злые, как гарпии, а еще — феи, бессмертные, как те же гарпии, но благородные, добрые и красотой превосходящие земных женщин. Помимо прочих магических способностей они обладали даром становиться невидимыми и путешествовали по миру людей так, что те не догадывались об их присутствии рядом. Множество брачных союзов было заключено между людьми и феями, и последствия их были настолько ужасны, что Мерлин запретил феям покидать остров и встречаться с земными мужчинами. Наказанием ослушавшимся была вечная ссылка. Прошло время. Влияние церкви ширилось, и языческие святилища все чаще превращались в христианские храмы. Древние культы понемногу отмирали, становились преданиями. Феям не стало места в этой суровой реальности. Поэтому они согласились с запретом Мерлина. Верховная жрица Авалона тем временем делала все, чтобы сохранить свое влияние в мире людей, она не хотела, чтобы дверь между двумя мирами закрылась. Однако нашлась одна фея, которая отказалась подчиниться Мерлину…

— Мелюзина, — высказала предположение увлеченная рассказом матери Альгонда.

— Нет. Ее мать, Презина. Она была очарована миром людей и жадно собирала новости о том, что происходит за пределами острова. Однажды она узнала, что шотландский король пожелал встретиться с верховной жрицей. Презина спряталась за гобеленом в одной из комнат дворца, чтобы посмотреть на него. Король Элинас так ей понравился, что она тут же влюбилась в него, и когда через неделю он повторил свой визит, вышла ему навстречу, когда он ехал по лесной тропинке. Рассказывая о себе, она прибегла ко лжи — выдала себя за родовитую даму кельтских кровей, с рождения обладавшую даром предвидения. И якобы властителям Авалона, которые считали подобные способности исключительно своим уделом, это до такой степени не понравилось, что ее похитили и держали на острове узницей. Ее красота и пылкость придали ее речам убедительности, Элинас ей поверил и отныне думал только о том, как ее освободить. Презине удалось обмануть бдительность Мерлина и покинуть Авалон. В часовне в Кентербери фею ждал Элинас, чтобы сочетаться с ней узами брака. Когда же Мерлин понял, что Презина всех обвела вокруг пальца, было уже поздно — она стала королевой Шотландии. Поэтому он довольствовался тем, что предупредил Презину о возможных последствиях ее поступка и взял с нее клятву, что она никогда и никому не откроет, какова ее истинная сущность. Фея согласилась со всеми требованиями, в том числе и пообещала вернуться на остров, как только ее супруг усрет, и там создать видимость собственной кончины. Кроме того, она поклялась не рождать детей.