Вот два молодежных общежития: в одном таджики, в другом – украинцы. Кто-то кого-то задел или ножом пырнул – и вся эта возмущенная масса, сплоченная по национальному признаку, выходит на улицу. Стенка на стенку. Приезжает работник милиции, стреляет в воздух из пистолета. Они объединяются и идут громить милицию. Приходится выходить навстречу толпе, успокаивать. Иногда между двух враждующих группировок стоишь. Неприятно… Убеждаешь. И авторитетом органов, и страхом перед органами. Обещаешь: мы разберемся, а вы успокойтесь. «Сотрудник милиции нашего ранил из пистолета!» Разберемся, накажем: создавайте инициативную группу, старших выделяйте, пойдем со мной, мы вас проинформируем. Главное на ранней стадии выявлять такие конфликты и гасить, чтобы не перерастали в нечто большее. Бог миловал, у нас за пять лет ничего подобного не случилось.

– А местное партийное начальство пыталось вас использовать в служебных интригах? Против кого-то настроить? Что-то компрометирующее узнать о ком-то?

– Первый секретарь горкома партии не опускался до интриг. Информации такого рода не требовал. Но… С интересом тем не менее читал то, что я ему сообщал.

Иногда бывали забавные истории. Обращается к Иваненко заслуженный буровой мастер, член обкома партии, Герой Социалистического Труда:

– Слушай, Виктор, меня евреи покупают.

Я говорю:

– С чего это ты взял?

– А вот пришел перевод на две тысячи рублей из Одессы…

– Так ты, может, давал человеку взаймы?

– Да я бы две тысячи рублей разве забыл бы? Ну сто бы забыл, ну двести…

Иваненко отправил в Одессу запрос. Нашли этого человека. Вот что выяснилось. Два года назад в Одессе он в ресторане оказался вместе с нашим буровым мастером. Поделился: подошла очередь на машину, а двух тысяч не хватает. «И он из кармана вытащил и одолжил мне две тысячи. Я записал его адрес и через два года, как обещал, вернул». Уважаемый буровой мастер просто забыл. Потом весь горком партии веселился. Широкая душа северян. Заработки большие, тысяча, две тысячи – не считали.

– А если вы узнавали что-то про руководителей города, вы должны были доложить первому секретарю? Или в областное управление?

– В бытовуху я не лез, откровенно говоря. Столько проблем – не до интриг. Без меня обходились. Ну, напился кто-то. Город маленький, информация до горкома партии сама дойдет. Персональных дел на каждом заседании бюро горкома партии была уйма.

– Чем вы занимались, когда ничего чрезвычайного не происходило?

– Работа всегда есть. Сейф откроешь, там одних запросов… По пятьдесят штук в день приходило. Где-то в Ростове завели уголовное дело о контрабанде. Нас просят допросить свидетеля. А он за двести километров от Нижневартовска на стройплощадке. Садишься на вертолет, летишь туда, вызываешь его в контору. И по перечню вопросов, которые тебе поставили коллеги, проводишь допрос. Протокол заверяешь и отсылаешь. Столько это труда стоило…

Выезжающие в капиталистические страны проходили спецпроверку. Полагалось собрать так называемые характеризующие данные, «харданные» – на чекистском сленге. Народу выезжало много и не всегда из тех предприятий, где у тебя налаженные контакты и оперативные источники. Наведаешься в отдел кадров, посмотришь, что за человек, наведешь справки.

Короткий документ составляется: достоин выехать за рубеж или по таким-то причинам – выпивает, морально нечистоплотен, судим – отказать в выезде. Окончательное решение принимала комиссия обкома партии. Я позже, будучи заместителем начальника Тюменского управления, заседал в этой комиссии. Некоторые формулировки годами складывались. Скажем, такой-то отказать в выезде за границу, поскольку она – «женщина легкого поведения». Второй секретарь обкома партии Григорий Михайлович Голощапов мне говорит: «А где ты видел женщин тяжелого поведения?» Смех в зале. К сожалению, много такой рутины было. Наша работа определялась приказами и указаниями КГБ СССР, и я обязан был их исполнять.

Борьба с инакомыслием, грубые нарушения прав человека – мы же не из спортивного интереса этим занимались. Такие были задачи. Каждый раз перед очередным праздником приходила телеграмма – по первости это меня коробило: «Принять меры к изоляции и недопущению выезда в Москву крымских татар, турок-месхетинцев, осужденных, профилактированных, религиозных авторитетов». Длинный перечень тех подконтрольных элементов, которых надо было держать в узде.

Чекистам категорически запрещалось работать с представителями партийных органов и тем более с партийными лидерами других стран. Во всех внутренних приказах говорилось: «не подлежат проверке руководители партийных и советских органов, прокуроры, судьи». Неприкасаемые…

Виктор Иваненко:

– Но по особому указанию, согласованному с генеральным секретарем ЦК КПСС Леонидом Ильичем Брежневым, тюменскому управлению КГБ поручили присматривать за бывшим руководителем компартии Греции Захариадисом, который под чужой фамилией находился в политической ссылке в городе Сургуте. И по этому делу не один выговор и не одна благодарность получены, в том числе мною…

Бывший генеральный секретарь ЦК компартии Греции Никос Захариадис – не по своей воле – жил в Сургуте с 1962 года.

До войны он был депутатом парламента. В войну партизанил против немцев. Попал в концлагерь Дахау. Его освободили в 1945 году. После войны по главе Демократической армии Греции сражался за власть в стране. В 1949-м ему пришлось прекратить боевые действия и покинуть страну. Когда Сталин поссорился с главой Югославии Иосипом Броз Тито, Захариадис поддержал советского вождя.

А после смерти Сталина греческие коммунисты решили от него избавиться. В апреле 1956 года Никос Захариадис прилетел в Москву. И исчез. Его под именем Николай Николаевич Николаев поставили директором лесхоза в городке Боровичи в Новгородской области. Сказали: так надо! Жена осталась в Греции. Он воспитывал двоих детей.

В мае 1962 года Никос Захариадис заявил, что хочет домой. Его не отпустили. Перевели подальше, в Сургут, где он прожил еще десять лет. Тосковал. Дважды пытался бежать. Ловили и возвращали. Полгода держал голодовку. Но ему все равно не позволили уехать. Установили рядом пост милиции. 1 августа 1973 года Захариадис повесился. Похоронили его в Тюмени под чужим именем.

– Виктор Валентинович, вот у вас в горотделе всего пять оперативных работников. Хотите, скажем, кого-то заменить. А где вы возьмете себе других? Это в Москве несложно сотрудников подобрать, а в Нижневартовске откуда?

– Я брал новых людей. Даешь задание оперативным работникам искать подходящих нам людей на предприятиях. Сам ездил, знакомился. Прежде всего присматривался к молодежи из комсомольского актива, из тех, кто показал себя в общественной жизни, кто на хорошем счету, умеет работать с людьми. Понятно, без очевидных недостатков и пороков. Собираешь материалы. Потом приглашаешь, беседуешь. Иногда на стадии беседы отказываешься… Новых работников Тюмень присылала. Из других городов и районов. А бывали так называемые «ссыльные». Проштрафился в Москве, скажем, попался по пьяному делу, – присылают ко мне в Нижневартовск на исправление. Неплохие работники получались. И рецидивов не случалось. Коллектив складывался дружный. Многое зависит от начальника, как себя поставишь. Тоже непросто. Мы все были ровесники. Обращение панибратское – «ты, Витя». Приходилось преодолевать. До конца, кстати, не было преодолено, к моему неудовольствию. Ну, это жизнь, что поделать.