этого «другого» был шанс всё изменить, исправить. У него было будущее, которого у прежнего Афони быть не могло.

***

На следующий день он проснулся на мягком диване, в непривычно хорошем настроении. Выпил кофе, сходил в туалет, наконец, по-человечески, и решил заняться поиском работы. Газета объявлений была его неотлучным спутником. На странице «работа» ничего не изменилось. В квартире был телефон. Где-то не брали трубку, где-то отказывали, но грузчик на склад всё ещё требовался, Афоню позвали приходить завтра. Остаток дня бродяга провёл дома, смотря телевизор, он был счастлив, словно ребёнок. Это, определённо, был один из лучших дней за долгое-долгое время.

Склад находился на самом краю города, почти за его пределами. Там у Афони никаких документов не спрашивали и подписать ничего не просили. Посмотрели на телосложение, спросили, работал ли грузчиком раньше, и сказали, что берут.

Здесь было явно сложнее, чем в винном — склад принадлежал сети строительных магазинов. Без работы сидеть не приходилось. То и дело подъезжали машины, которые нужно было разгружать или загружать. И таскать не ящики пива, а строительные материалы типа бруса и арматуры.

Коллектив был большой, но не сказать, что дружный. Хмурые мужчины разных возрастов делали свою работу и расходились, кто куда. Кто-то домой, к семье, кто-то с друзьями в пивнушку.

К работе Афоня привык, вновь потянулись трудовые будни. С утра на автобус — вечером на диван. Сейчас бродяге такая схема вполне нравилась. Пить не хотелось, всё потихоньку налаживалось.

***

Так он прожил несколько недель. Уже успел заплатить за квартиру, выучил мужиков в курилке по именам, знал, где в округе какие магазины, наизусть помнил расписание любимых каналов. И как-то вдруг, едва заметно, он стал скучать. Да, пожалуй, скука была первым чувством.

Он постоянно чего-то хотел, это прямо-таки грудь жгло, вот только не знал чего. Открывал мысленно список всего, что может и что должен сделать, но желаемого там не находил. Тогда Афоня шёл на компромисс и просто включал телевизор, он здорово отвлекал, в первое время. Там, казалось, знали, чего ты хочешь, даже у тебя не спрашивая. Сейчас новости, потом фильм, потом передача про поваров, а потом и сам не заметишь, как заснёшь. И с утра, вроде, легче, думаешь, вчера просто не с той ноги встал. Но всё повторяется. Снова опустошённый засыпаешь под рецепт запечённого цыплёнка.

Стало тянуть в винный, особенно, если в курилке обсуждали пьянку или по телевизору шла реклама пива. Алкоголь снился. Снилось, как Афоня сидит и с кем-то выпивает, чётко ощущая, что ему очень-очень хорошо, так хорошо, как никогда в жизни ещё не было. Он просыпался под треск будильника и, хоть локти грызи, хотелось сходить за бутылкой. Но Афоня не шёл — держался. Пытался себе втолковать, мол, только сон, ничего там такого невероятного нет. Но сам же себе не верил — сорваться, действительно, очень хотелось.

***

За скукой последовала слабость. Она выражалась во всём — от серьёзных дел, до несущественных мелочей. Всё началось с ненависти к будильнику. Всю ночь Афоня, бывало, ворочался, засыпая только под утро. И тут этот мерзкий звон. А бывало, спать ляжет вовремя, даже немного раньше. Но только откроет глаза и уже ощущает усталость.

Это было не только утром, в остальное время его одолевала лень. Еда попроще, чтоб недолго готовить, есть поменьше, чтобы не идти в магазин. Доходило до того, что когда он валялся и смотрел телевизор, а ему хотелось в туалет, он терпел до последнего. Пока мог сдерживать — лежал — было трудно заставить себя встать.

***

Дни текли. Пришло чувство печали. Внутри катился снежный ком, собирающий всё больше тяжести и усталости. Афоня осознал, что находится в ловушке, когда сбился со счёта дней; когда телевизор стал ненавистен; когда в утренней толкучке автобуса с ним начал здороваться контролёр. Жизнь, её старания, плоды перестали приносить удовольствие. Появилась тоска. По другой жизни, по лучшему себе, по былой любви, по чувству свободы, беззаботности. Тоска по той жизни, которую ещё ребёнком представляешь в своей маленькой лёгкой голове. Представляешь вместо той, жестокой и до тошноты однообразной, которая идёт за окном. Идёт каждый день.

***

Следом за печалью к Афоне пришла апатия. Он и сам не понял, как всё началось. Наверное, он впервые остался один. Без родителей, девушки, алкоголя, знакомых, друзей, собутыльников, сожителей. Вообще один. Быстро ушли интерес переезда и вкус к работе. Афоня перестал замечать мир вокруг. Его настигло то, от чего он всю жизнь прятался и бежал. Это был он сам. Афоня понял, что не знает себя. Никогда не знал. Сначала он отражал желания родителей, потом жил лишь своей девушкой, забыв себя как существо, как личность. Он будто не ощущал своего физического тела, не понимал, что значит самому чего-то хотеть. Казалось, он не герой, только сторонний наблюдатель. Будто смотрит кино. Влюблён в главную героиню, понимает, как всё началось и как должно закончиться. Смотрит в кинотеатре, не помня себя, полностью погрузившись в тот мир. И вдруг — свет гаснет, экран тухнет. Он понимает, что сидит один в пустом зале. Но кто он, как тут оказался, куда идти дальше, что делать — он не знает. Он надломлен, опустошён, обескуражен. Словно глухой от рождения вдруг обрёл слух, и первое, что услышал, было то, как на него грубо ругаются и кричат. Когда всё исчезло, рядом не было людей, которые знали бы всё за него. Тогда он пошёл пить — вино знало что делать. Вино всегда хочет только одного: ещё и ещё вина. А когда и оно исчезло, он снова остался один, в огромном-огромном мире. Словно неожиданно повзрослевший ребёнок. Словно последний человек на земле.

***

И вот он ощущал апатию. А значит не хотел ничего и не испытывал чувств, кроме ноющей неутолимой тоски. Шёл вперёд, но двигался по кругу. Снова пытался сесть на кресло в кинотеатре и продолжить просмотр. Ведь этим он занимался всю жизнь, больше ничего не знал и не умел. Проблема была лишь в том, что кино закончилось. Но умеющий лишь наблюдать не пошёл создавать жизнь. Он продолжил наблюдать. Поставил на карте точки: дом, работа, магазин. И, уйдя, спрятавшись куда-то глубоко в себя, подглядывал, как его тело устало и бессмысленно мечется между ними. Так казалось лучше, правильнее, привычнее. Смотреть, как течение носит его по кругу. А начать жить самому, понять и определиться, чего хочет, выбрать направление — он был не в силах. Не