— Поседеешь тут, Петр Дмитрич, — пробурчал тот, а потом вытянулся и четко ответил:

— Седею, товарищ полковник. Значит, так положено.

— Ну-ну, — снисходительно протянул тот, а потом перевел взгляд на бледного то ли от страха, то ли от гнева Коваленко:

— Ну что я тебе говорил, Сергей Всеволодович? Все в норме. Лежат твои архангелы под присмотром моего врача, отходят.

— Простите, не поняла.., то есть как это — отходят? — спросила находящаяся тут же Аня. — Или это у вас такие замечательные каламбуры... товарищ полковник?

Последние два слова прозвучали с откровенным сарказмом.

— Можно охарактеризовать это и так, Анна Михайловна, — добродушно протянул Петр Дмитриевич — как назвал его немного ранее Афиногенов. — Конечно, они живы и если и не здоровы, то в очень скором времени будут таковыми. Уж больно живучи, сукины дети, иной кошке сто очков вперед дадут. Вот такие дела.

Аня пристально всмотрелась в лицо этого человека, все острее и неотвязнее ловя себя на ощущении, что этот человек ей определенно знаком. Просто она никак не могла вспомнить, где слышала эти ироничные менторские интонации, где видела эти плавные хищные жесты, которым позавидовал бы иной леопард... Лица она не помнила, да что-то к тому же подсказывало ей, что нет, не в лице тут дело, да еще в наш век пластической хирургии...

— Тридцать ваших людей не смогли толком справиться с двумя проходимцами, — тем временем раздраженно выговорил Коваленко. — Они разнесли половину моего двора, превратили в груду хлама мой «Кадиллак», и теперь придется делать очень значительный ремонт, чтобы снова привести его в норму. А ваш человек к тому же взорвал мой личный «КамАЗ»...

— И сходил по-большому в мой личный золотой унитаз, — язвительно перебил его Петр Дмитриевич. — Скажи спасибо, Сергей Всеволодович, что не разнесли по кирпичику все, что ты тут понастроил. Два проходимца! Эти два проходимца стоят всей твоей службы безопасности плюс еще столько же! Я же говорил тебе, как один из этих проходимцев легко и непринужденно снял пулей твоего акционера Рябинина, блаженной памяти Зиновия Евгеньевича Рабиновича, а потом сделал моего человека, которому удалось его отследить.

Коваленко сконфуженно замолчал.

— Кстати, насчет золотого унитаза есть замечательный анекдот, — доброжелательно и непринужденно, словно и не было этого уничтожающего окрика, продолжал полковник.

Афиногенов сдавленно хмыкнул.

— Приходит домой муж.., пьянющий вдробадан, в общем. Открывает жена, начинает что-то там злобно квакать, а он ей: «Молчи, дура, жить не умеешь, мать-перемать.., вот у людей унитаз золотой!»

Падает и вырубается.

Несчастная жена в совершеннейшем недоумении звонит подруге. «Кать, мой у тебя был?» — «Нет, не был, а что?» Звонит второй подруге:

«Лен, мой был у тебя или нет?» — «Нет». Звонит третьей: «Был?» — «Был!»

«Так вот что, Оль.., извини за интимный вопрос.., но не у вас унитаз золотой?»

Та зажимает ладонью трубку и кричит:

«Коль, я знаю, кто в твой тромбон насрал!»

Коваленко отрывисто захохотал, его поддержал Афиногенов, еще двое присутствующих, не считая Ани, подобострастно фыркнули.

— Так, — проговорил полковник, оставшийся совершенно невозмутимым даже в проявлении несколько сомнительного своего остроумия, — где Фокин и Свиридов? Даже если бы они были в коме, то давно следовало привести их в норму, а мне докладывали, что у них максимум по две царапины на брата. Эй! — крикнул он.

В ту же секунду вошел один из подчиненных Петра Дмитриевича.

— Эти двое сейчас будут, — сказал он, — а вот Нечеткий только что умер. Мы вызывали вертолет, теперь, очевидно, стоит сказать им, что вызов отменен.

— Чечеткин?! — воскликнул Коваленко. — Чечеткин.., умер?

— А что же вы хотите? — угрюмо спросил вошедший. — Сначала пуля разнесла нижнюю челюсть и прошла навылет через шею, рана сама по себе такая, что я не знаю, как он после этого вообще мог еще прожить хоть минуту.., а потом еще угодил под колеса.., ногу ему... В общем, вот такие дела, — закончил он.

— Жалко Андрея, — сказал полковник, но на лице его не отразилось ни малейшего сожаления или даже легкой тени сочувствия. — Хороший был парень.

В этот момент в гостиную ввели Свиридова и Фокина. Нельзя сказать, что они были в том же безукоризненном состоянии, в каком покинули эту комнату максимум десять минут назад.

Светлая рубашка Свиридова была разорвана на правом плече и залита кровью — не запятнана, а именно залита, кровью пропитался весь рукав, и по мертвенно-бледному лицу Свиридова, исцарапанному и помятому, и его нетвердому шагу было видно, что кровопотеря была большой.

Однако на рану уже была наложена умелая повязка, и кровотечение прекратилось.

Фокин выглядел еще хуже. Очевидно, при взрыве и аварии машины он упал лицом вниз, и теперь оно превратилось в один сплошной кровоподтек. Левый глаз заплыл и совершенно не открывался, зато правый смотрел с нескрываемым презрением и неукротимым бешенством.

Он подволакивал одну ногу и, судя по гримасам боли, время от времени проскальзывавшим на его изуродованном лице, травма была достаточно серьезной.

— Добрый день, ребята, — просто и незамысловато сказал полковник, — рад вас видеть.

Усадите их, черт возьми, — повысил он голос, грозно глядя на конвоиров, которые ввели Фокина и Свиридова.

— Не стоит труда, мы сами, — насмешливо сказал Свиридов таким тоном, словно и не было этой погони и лобового выстрела из гранатомета, а потом этого унизительного плена. Он сделал шаг вперед и непринужденно опустился в кресло, а Фокин отмахнулся от вознамерившегося было помочь ему эфэсбэшника и последовал примеру своего друга.

— Так-то лучше, — сказал Петр Дмитриевич.

Свиридов пристально посмотрел на него и вдруг расхохотался.

— Это и есть твой таинственный работодатель, Афоня? — сквозь смех едва выговорил он.

— М-м-м.., а что? — не понял Фокин.

Конечно, он привык к эксцентрическо-неврастеническим выходкам Свиридова, но на этот раз обстановка была настолько неподходящей, что он несколько оторопел.

— А что? — еще раз проговорил он.

— И ты умудрился не узнать, кто нанял тебя расколоть мозги бедному Зиновию Евгеньевичу, единственной, но весьма существенной виной которого было только то, что он был не в меру богат?

— А что?

— Я вижу, Афанасий, что Свиридов более догадлив, чем ты. — Полковник поднялся с кресла, в котором он столь удобно, можно сказать, вальяжно, расположился, и, прихрамывая, прошелся под скрестившимися на нем взглядами собравшихся. Несмотря на эту хромоту, его походка казалась неуловимо легкой.