После предложения доктора Мида я несколько дней пребывала в меланхолии, забывая о приготовленных тостах на столе и лежа без сна, когда все в доме засыпали. Мысль о пятом члене нашей семейной общины была одновременно пугающей и привлекательной. Помимо всего прочего, это была молодая женщина – такое же экзотическое существо в нашем доме, как черепашка Шарлотты. Мне хотелось, чтобы Амброзия была рядом со мной, но с другой стороны, она вытягивала весь свет и энергию из комнаты и из меня самой, отражая ее, как сияющая люстра. Я не припоминала, когда к нам последний раз приходил кто-то чужой и незнакомый. Конечно, были точильщики, разносчики из мясных лавок и молочницы, призывно кричавшие у дверей кухни, но Агнес и Мария принимали только тех, кто значился в списке, прикрепленном к стене кухни.

Я услышала вежливый стук Агнес в дверь гостиной, оповещавший о приходе посетителей, и осознала, что нахожусь на полпути между окном и стулом, так что было поздно выбирать то или иное. Агнес открыла дверь для доктора Мида, который вошел первым, прикоснувшись к своей шляпе, и улыбнулся. За ним вошла молодая женщина.

– Миссис Каллард, – дружелюбным тоном произнес он. – Это мисс Смит.

Она была среднего роста – не низкой и не высокой – с темными глазами и волосами и россыпью веснушек на лице. Ее руки были нервно стиснуты, и одна рука тянулась к застежке ее плаща на горле.

– Я знаю вас, – сказала я.

Ее темные глаза широко распахнулись, и она замерла на пороге, словно фарфоровая фигурка горничной или пастушки, опрятная и пухленькая, с большой грудью и узкими запястьями. Ее волосы были темно-каштановыми, возле шеи вились локоны, а щеки отливали приятным розовым оттенком.

Доктор Мид заговорил первым:

– Вы уже знакомы?

– Вы были вместе в часовне на прошлой неделе.

– Ох, – тихо промолвила она. – Да, это так.

Она была прилично одета, в кремовом платье с цветочным рисунком и черном жакете с бархатной оторочкой. Манжеты были новыми, но явно перешитыми из чего-то. Она как-то необычно поглядывала на меня, и я гадала, что доктор Мид успел ей рассказать обо мне. Безусловно, что я была вдовой, но наверное, она ожидала, что я буду более старой, немощной или неприглядной. Амброзия однажды сказала, как ей жаль, что я не выхожу в свет, потому что тогда половина мужчин в Лондоне влюбилась бы в меня. «Та половина, которая не влюблена в тебя?» – пошутила я. Тогда она ответила, что все мужчины влюблены в нее, но многие не слишком верны своим чувствам.

Секунду спустя мисс Смит, должно быть, осознала, что она глазеет на меня, потому что опустила глаза и слегка покраснела, хотя ее щеки и нос уже были розовыми от холода на улице. Доктор Мид одарил ее ободряющей улыбкой.

– Мисс Смит, это моя добрая подруга, миссис Каллард.

– Элиза, с вашего позволения, – сказала она.

Потом она стала исподтишка осматривать комнату, глядя на портреты моих родителей, на масляные лампы и украшения, словно прикидывая их цену. Я наблюдала за ней, и когда она заметила это, снова уперлась взглядом в пол.

– Элиза? – Я побудила ее к продолжению; меня забавляла ее смелость.

– Мадам, я просто подумала, что здесь будет маленькая девочка, – тихо сказала она с резким акцентом, так что «девочка» прозвучало как «двочка».

– Не вижу надобности встречаться с моей дочерью, пока я не решила, подходите ли вы для этой работы, – сказала я.

По ее лицу промелькнула тень разочарования; потом она кивнула и улыбнулась. Разумеется, она понимала, что должна была произвести благоприятное впечатление. Доктор Мид проводил ее дальше в гостиную, и я села за стол, на стул с высокой спинкой. Доктор Мид последовал моему примеру и отодвинул стул для Элизы, которая немного поколебалась, а потом села. В комнате было очень тихо, не считая шелеста юбок и поскрипывания стульев. Я вдруг вспомнила, что должна направлять разговор, выпрямилась, и она тоже. Теперь, когда я была ближе к ней, я улавливала слабый аромат рыбы или рассола, а еще почти незаметный, но липкий оттенок затхлости от ее жакета.

– Элиза, – сказала я, – доктор Мид сообщил мне, что вы хотели бы работать няней.

Она кивнула, и тут я поняла, что не знаю, как продолжить разговор.

– Элиза работала няней двух маленьких мальчиков, – заметил доктор Мид с такой гордостью, будто она была его собственной дочерью. На мгновение мне показалось, что он влюблен в нее, но потом я отбросила такую вероятность.

– А почему вы больше не работаете у них? – поинтересовалась я.

Она моргнула и на мгновение как будто оцепенела.

– Они уехали из Лондона, – ответила она. – Переехали в Шотландию.

– Доктор Мид сказал мне, что они жили в Спайтфилдсе. Они были ткачами?

– Нет, мадам. Мистер Гиббонс был… то есть он музыкант.

– На каком инструменте он играет?

– На скрипке.

– Скрипач из Спайтфилдса, – задумчиво произнесла я. – И у вас есть письменные рекомендации?

– Да. – Она запустила руку под жакет и достала сложенный лист бумаги, а потом положила его на стол и осторожно придвинула ко мне. Я раскрыла его и пробежала взглядом. Бумага еще хранила тепло ее тела.

– И вы не пожелали переехать вместе с ними в Шотландию?

– Мой дом в Лондоне, – ответила она и тихо добавила: – Мадам.

– Где именно?

– Рядом с Полтри-Ярд, на Хогс-Хэд. Вы знаете, где это? – Ее глаза ярко сияли, но, судя по ее прямой осанке, она была встревожена.

– Не знаю, – ответила я после многозначительной паузы.

Я знала, что она лжет. Но я решила больше не расспрашивать ее и сложила листок с фальшивой рекомендацией, изобиловавшей орфографическими ошибками. Мой друг почти наверняка привел ко мне женщину, которая забеременела от своего хозяина и оказалась выброшенной на улицу, и я подозревала, что он даже не знает об этом. Разумеется, он знал о ее незаконнорожденном ребенке и понимал, что я тоже догадываюсь об этом. Это был наш негласный воскресный договор за чаем с бисквитным печеньем. Я гадала, не сама ли она написала рекомендательное письмо; текст был почти неграмотным. Определенно, это был не доктор Мид. Кроме того, он был не способен на такое двуличие. Я понимала, что, скорее всего, никогда не докопаюсь до истины, но считала это постыдным, поскольку хотела, чтобы женщины свободнее говорили о подобных вещах. Наверное, они обсуждали это в тавернах и мясных лавках; я не знаю. Точно так же я не знала, был ли «музыкант» Элизы тем хозяином, который изнасиловал ее, или же она была влюблена в него. Женщина, сидевшая передо мной, прожила жизнь, какую я едва ли могла вообразить: она была матерью и лишилась своего ребенка. Она была любимой и потеряла свою любовь. У нас с Элизой было что-то общее.

Я глубоко вздохнула, и она затаила дыхание. Ее облик был выражением покорности судьбе: настороженность, гордость и страх, который она не хотела показывать.