– Нет, не надо. – Моя рука горела, как в огне. После смерти Дэниэла никто не прикасался ко мне, кроме Шарлотты, и то редко. Даже с ней я ощущала неудобство; я не обладала материнским инстинктом Элизы или радушной щедростью доктора Мида. Близость и интимные прикосновения я могла терпеть, но не получала удовольствия, так что плотские утехи Дэниэл искал на стороне. Я знала, что его потребности так или иначе удовлетворяются, и была рада этому. Кроме того, Амброзия говорила мне, что для мужчин это так же естественно, как посетить туалетную комнату. Меня не беспокоило, что я не могла обеспечить эту часть супружеской близости; скорее меня тревожило, что я не могла дать ему другие вещи, естественные для семейных отношений: снимать шляпу с мужа, когда он приходит с работы, гладить его волосы и знать, когда ему хочется принять ванну или выпить бренди. Полагаю, это называется привязанностью. Я видела, как пары гуляли по Девоншир-стрит рука об руку, нагибались друг к другу, смеялись, целовались, указывали друг другу на что-то, и чувствовала себя пустой и неодушевленной, словно одна из кукол Шарлотты. Для таких женщин, как Элиза, не требовалось никаких усилий и даже мыслей, чтобы гладить волосы маленькой девочки или качать ее на колене. Сейчас, глядя на них, я чувствовала, как во мне открылась крошечная трещинка. Я не знала, что это было – горечь, зависть или чувство вины, – и не хотела выяснять.

– Шарлотта, иди наверх, – сказала я и выпрямила спину.

Маленькая милая сцена распалась на части, и Шарлотта, положившая руку на дверную ручку, окинула Элизу долгим любящим взглядом, прежде чем выйти из гостиной. Элиза поднялась на ноги и повернулась ко мне. В ее глазах пылало желание, и я впервые почувствовала, как сильно ей хочется получить эту работу. Мы смотрели друг на друга, слушая цокот копыт и тарахтение колес на улице. Я гадала, не забыла ли Агнес как следует запереть дверь после прихода гостей, и противилась желанию спуститься и проверить.

– Когда вы сможете приступить к работе?

Если сначала Элиза держалась очень напряженно, то после моих слов ее плечи опустились, а лицо прояснилось. Она сцепила руки перед собой, как будто не знала, что с ними делать.

– Когда вам будет угодно, мадам.

– Мне нужно будет заказать кровать в комнату Шарлотты; у нас больше нет свободных комнат, поэтому вы будете спать там. Ваше жалованье составит два шиллинга и шесть пенсов в неделю. Вас устроит выход на работу через неделю, начиная с сегодняшнего дня?

– Да, мадам, это очень хорошо. Большое спасибо.

Когда они ушли, а я заперла дверь и проверила остальные двери, то пошла искать Шарлотту. Она сидела у окна в своей спальне и глядела на Девоншир-стрит. Черепашка, лежавшая у нее на коленях, тянула голову к веточке петрушки, которую девочка держала в руке. Ее комната была квадратной, поменьше, чем у меня, с полосатыми обоями и узкой кроватью из палисандра, придвинутой к стене. Под одним окном стоял маленький комод, а под другим – скамеечка для ног с мягкой обивкой, на которую Шарлотта обычно вставала коленями, чтобы выглядывать на улицу. Игрушки и настольные игры валялись повсюду. Деревянные лошадки, волчки, разные куклы. Пора прекращать эти покупки, ведь скоро она станет слишком взрослой для игр. Но что потом? Что делает девочка десяти, двенадцати или четырнадцати лет, которая уже не скачет по ковру на деревянной лошадке? Она научится говорить по-французски, хотя никогда не поедет во Францию. Ее хорошенькие платья никто не увидит, и никто не будет восхищаться ее локонами, кроме Агнес и Марии.

– Тебе нравится Элиза? – спросила я с порога.

Она не услышала, как я пришла, и вздрогнула всем телом, словно застигнутая врасплох за каким-то недозволенным занятием. Ее чепец снова скособочился, а белое платье было измятым и пыльным. Она как будто не услышала меня, поэтому я повторила вопрос; тогда она улыбнулась и энергично закивала. Ее зубки напоминали ряд мелких жемчужин.

– Ты хотела бы, чтобы она стала твоей няней?

– А что такое няня?

– Женщина, которая заботится о детях. Она будет жить в доме вместе с нами и спать здесь, в твоей комнате.

– А где я буду спать?

– Здесь, рядом с ней. Мы найдем кровать для нее и поставим в твоей комнате. Но тебе придется прибрать свои игрушки, иначе не останется места для ее вещей.

Шарлотта, казалось, была довольна и радостно смотрела на стену напротив своей кровати, где должна была разместиться кровать Элизы. Ее следующие слова удивили меня.

– Я знаю ее.

– Прошу прощения?

– Я ее знаю. Элизу.

– Да, ты видела ее в церкви.

– Я знакома с ней.

Я уставилась на Шарлотту.

– Где вы познакомились, в церкви?

Девочка опустила глаза и стала перебирать подол своего платья.

– Она мне нравится, – прошептала она.

Снизу донеслось тихое звяканье посуды. Агнес с подносом в руках поднималась по лестнице, и я с пугающей ясностью осознала, что уже три часа и что я опаздываю на чаепитие с родителями. Я не прочитала утреннюю газету; я даже не посмотрела атлас, чтобы проследить путешествие Амброзии на север. Во мне поднималась паника. Я всегда нуждалась в организованности и повседневном распорядке вещей. Но этот распорядок продлится только одну неделю, а потом начнется нечто новое. Впрочем, если я как следует подумаю, то еще могу изменить свое мнение… Поэтому я вышла из комнаты Шарлотты и тихо прикрыла дверь, но в следующую секунду до меня донесся ее тихий голос, нарушивший ход моих мыслей. Я уперлась ладонями в стену, прислонила ухо к двери и прислушалась.

– Здравствуй, Шарлотта, я очень рада видеть тебя, – послышался ее голосок. Я нахмурилась, но слушала дальше. – Меня зовут Элиза, и я буду заботиться о тебе. Я буду любить и ласкать тебя, и я буду играть с тобой целыми днями и рассказывать сказки перед сном.

Я закрыла глаза и подумала об Амброзии. В течение семи лет я была единственным ребенком, и если хорошо постараться, то до сих пор могу вспомнить, как была объектом их нераздельной любви. Я купалась в их любви, как котенок в солнечных лучах, и не желала большего. Брат покинул нас так же быстро и бесшумно, как и появился на свет, но мать какое-то время находилась в трауре. Зато Амброзия пришла и осталась, шумная и гримасничающая на руках у матери. Я была встревожена и какое-то время ощущала себя безнадежно забытой. Но потом Амброзия подросла и стала похожа на человека. Она тыкала в меня пухлыми пальчиками, зачарованная моими волосами, носом и зубами, и повсюду следовала за мной, словно комнатная собачка. Когда она начала говорить, то называла меня «Ассандра» с забавным пришепетыванием. Я была дорога ей, а она мне, и мы обожали друг друга, к восторгу наших родителей. Я жалела, что у Шарлотты не было братьев или сестер, маленьких спутников в ее жизни.

Ее детская болтовня снова донеслась из-за двери: