— Не хочешь такие? Я тебе сам куплю.

— Спасибо, Пинки. Классные штаны.

Мне всегда было его жалко: я не раз наблюдала, как он, спотыкаясь, шатается по своему ресторану, с красным лицом и слезящимися глазами, и глушит неразбавленный джин из граненого стакана. Из месяца в месяц его лицо все больше сжималось в кулачок, нос заострялся.

В следующий раз, понятное дело, он заявился с эластичными штанами в упаковке с бантиком. Я была польщена, но примерить презент и не подумала. Других проблем было выше крыши, не хватало еще отбиваться от насмешек. Не так уж трудно было догадаться, что скажут ребята, если я стану разгуливать по кухне в клетчатых колготках (иначе их и не назовешь).

Ноэля колготки привели в телячий восторг, идея показалась ему бесподобной: «Давай, красотка, покажи всем, что там у тебя есть». Козел. Они и по сей день лежат у меня в нижнем ящике гардероба.

В «Золотой лилии» мест нет, но Пинки обещает позвонить друзьям в «Итериз Инкорпорэйтед» — эта компания имеет контракты с множеством городских музеев, театров и оперных домов.

— Ты ведь не против свободного графика?

— Конечно нет.

— Ну и лады.

Этим же вечером звонит шеф-повар из Линкольн-центра и предлагает на следующей неделе обслуживать банкет на 250 персон — 20 долларов в час. Я соглашаюсь.

Снова близится час расплаты, и сумма в 1000 долларов за крошечную квартирку на двоих в Вест-Виллидж представляется мне грабежом, особенно теперь, когда я опрометчиво отрезала себя от постоянного источника дохода. Даже работая полный день, с медицинской страховкой, я едва сводила концы с концами. Став вольным художником, не добываю даже на квартплату и, похоже, до самой смерти не скоплю ни гроша.

Глупо, конечно, но я решаюсь попросить в долг у Джулии. Она согласна одолжить 500 баксов. Возвращать буду с интересом. В буквальном смысле. Планирую ли я когда-нибудь устроиться на работу, интересуется Джулия. Или ей придется содержать меня всю оставшуюся жизнь? И о чем только я думала, когда ввязалась в эту аферу с кулинарией? Неужели не понимала, что стряпней достойных средств не заработаешь?

«А лицедейством?» — вертится у меня на языке. Как будто ей одной позволено мечтать и рисковать. Хотя когда это Джулия рисковала? Да она за всю жизнь ни дня не работала!

Джулия зла и разочарована. Она рекомендует мне, раз уж дела совсем плохи, окрутить какого-нибудь престарелого миллионера. «Тебе это не помогло», — едва не ляпнула я, но, слава богу, удержалась.

А мамочка принялась пополнять список «Почему Лейла — нехороший человек»:

Она чуть со стыда не сгорела, когда меня вышвырнули из интерната за четырехлитровую бутылку «Попова», обнаруженную завернутой в плед под моей кроватью. Она настрадалась от моей связи с женатым человеком. Измучилась за те три года, что я шлялась по Западу. Ей вечно приходится выпутывать меня из бедственных положений, в которые я регулярно вляпываюсь. Я встречаюсь исключительно с никчемными лоботрясами, которые недостойны завязывать мне шнурки.

И это еще не все. Я ленива, стараюсь пройти по жизни, тратя минимум усилий, и поэтому совершенно в этой жизни не разбираюсь. Я эгоистка и неряха. Я не оправдала своего воспитания. Я использую людей, но в то же время слишком щедра и легковерна, из-за чего становлюсь жертвой разных подлецов. По мнению моей матери, я Неудачница — именно так, с большой буквы.

Всю жизнь я слышу подобные монологи и уже готова поверить, что Джулия в чем-то права. Я и сейчас не перебиваю. Она расписывает, какое отвратительное я существо, пока, наконец, не подходит к торжественному финалу, к главному выводу. К какому же?

— Я слишком тебя любила!

Но довольно обо мне. Весной Джулия собирается с Паоло в Аспен, кататься на лыжах. Она бы с радостью пригласила меня, но, разумеется, я буду слишком занята поиском работы.

И все это за 500 долларов? Лучше бы я подцепила пару клиентов у консервного завода. Быстрее, денежнее и, главное, не так унизительно.

— Эй, угадай, кто выиграл зеленую карту в лотерею?

Никогда не видела Густава таким счастливым. Мы сидим в баре «Голубой ленты». Он заказал бутылку французского шампанского «Тэттэнже» и большое блюдо устриц.

— Ты?

— Не я один, еще куча народу.

— Сколько их там раздают?

— Точно не знаю. Порядочно-э. Ты хоть представляешь, что это значит?

— Нет.

— Это значит, что мне не придется возвращаться домой и я никогда больше не увижу этого вонючего ублюдка! Ура! — он чокается со мной и, запрокинув голову, делает два больших глотка.

— Какого вонючего ублюдка? — переспрашиваю я, держа бокал за ножку и неспешно потягивая вино.

— А пошел он. Даже говорить не хочу.

Густав залпом допивает вино. Наливает еще. Щелкает пальцем по краю бокала и поднимает на меня глаза.

— Паршивец, сукин сын-э. Мне от него житья не было. Матери тоже. Я ушел из дома в шестнадцать. Рассказывал?

Мотаю головой:

— Такое бы я не забыла.

Первый раз Густав заговорил о своей австрийской семье.

— Я работал в ресторанчике при дядиной бензоколонке. Там и научился готовить.

— Отец тебя бил?

Густав смотрит на меня и с ожесточением говорит:

— Бил — не то слово. Как это у вас называется?

— Дубасил?

— Что такое «ду-уба-асил?»

— Бить очень сильно.

— Да, вот именно-э. Он сломал об меня палец! — Густав выпрямляет средний палец (я чуть со стула не падаю, а ему хоть бы что) и тычет себе в челюсть. — Правда, он уж совсем старик; надеюсь, скоро сдохнет.

Впервые кто-то при мне признался, что желает смерти родителю. Я облегченно вздыхаю. Исповедь Густава несколько успокаивает меня: не такая уж я уникальная злодейка, как думала.

— С детства мечтал, чтоб он поскорее сдох-э.

— А когда он действительно умрет, ты, возможно, пожалеешь, — задумчиво говорю я. Вспомнила о покойном отце, и сердце екнуло. Сказать по правде, я до сих пор на него в обиде.

— Ну уж нет, — возражает Густав, качая головой и делая еще пару глотков. — Черта с два! Клянусь, я буду самым счастливым человеком на свете!

За стойкой бара — громадный полинезиец с перевязанным локтем. Он не шутит, когда утверждает, что это атрибут профессионала: устрицы парень щелкает, как орехи. Вытаскивает мясо из раковин, раскладывает на блюде со льдом и ставит его перед нами на прилавок, сдвинув в сторону стаканы и бутылки. Мы с Густавом чокаемся раковинами и, громко причмокивая, заглатываем ледяных, солоноватых, скользких моллюсков.

— Круто-э. Знаешь, как растет жемчуг?