других угощений. И не знал, что скоро его каштаны станут никому не нужны. Сюнши не было дома, не было в поле, не было у ручья, не было на хребте, не было за хребтом, не было вообще нигде. Сын Чжихуана превратился в оглушительный грохот и растаял в вечном безмолвии.

Сюнши был пухлым мальчиком с большой круглой головой и озорными глазенками, такими же ясными и красивыми, как у его матери Шуйшуй. Сюнши умел стрелять ими не хуже заправской кокетки, и, поймав такой взгляд, деревенские всегда вспоминали, что Шуйшуй в юности была артисткой, играла на сцене. Каждый встречный тянулся потискать или ущипнуть Сюнши, потрепать его по щечке. Он терпел такие вольности только в обмен на угощение, просто так никого к себе не подпускал, на незнакомцев смотрел волчонком. Сюнши хватало одного взгляда, чтобы оценить, есть у тебя в кармане что-нибудь вкусное, доверять ли твоей улыбке или напустить на себя невозмутимый вид и продолжать наблюдение. Он терпеть не мог, когда взрослые лезли к нему со слащавыми разговорами, тут же выходил из себя, начинал ругаться, лягаться, плеваться и даже кусаться. Сюнши оправдывал данное ему имя[49]: истерзав материнскую грудь, пустился кусать львиными зубками каждого встречного и поперечного. Одноклассники вечно ходили покусанными – Сюнши не щадил ни мальчиков, ни девочек. А однажды досталось даже директору. Сюнши порезал ножиком школьную парту, а когда его привели в директорский кабинет, наотрез отказался писать самокритику.

– Вам на каждый чих самокритику подавай! Что за дурацкие порядки?

Директор выкрутил сорванцу ухо, но Сюнши цапнул его за руку, подтянул штаны и отскочил подальше, браня директора на чем свет стоит.

– Ах ты, змееныш! – заорал директор. – Прибью!

– Сейчас прибьешь. А вот состаришься, пойдешь с костылем мимо моего дома – спихну тебя прямиком в канаву! – Сюнши воображал свой будущий триумф.

Директор долго гнался за ним, размахивая коромыслом.

Конечно же, догнать Сюнши он не смог – этот шустрый колобок мигом укатился на соседний хребет, встал там, подбоченясь, и заорал:

– Ли Сяотан, дохлый боров! Погляди, у тебя птенчик из штанов выскочил!..

Неизвестно, откуда Сюнши узнал полное имя директора.

Конечно, в школу ему путь был заказан. Деревенские говорили: Чжихуан сына отродясь не воспитывал, потому он и вырос таким бедовым. Какая ему учеба? Любая собака послушней нашего Сюнши!

Потом он часто околачивался возле школы – смотрел, как дети хором читают учебник, делают зарядку или играют в мяч. Поймав взгляд кого-нибудь из бывших одноклассников, Сюнши пришпоривал воображаемого коня: «Н-но!.. Пошел!..» и галопом уносился прочь, делая вид, что очень весело проводит время, а школьные занятия считает недостойными своего внимания.

Однажды деревенские пащенята играли на хребте, и у них вышла ссора из-за старой галоши, которой зачерпывали песок: Сюнши забрал галошу себе и не хотел делиться. Пащенята обиделись и решили ему отомстить – нагадили в деревенский колодец, а потом побежали в поле и стали наперебой рассказывать взрослым, будто Сюнши испортил колодезную воду. Деревенские разозлились, Шуйшуй не знала, куда деваться от стыда, и орала на сына, покрывшись красными пятнами:

– Тебя кто подзуживает, ты дня не можешь прожить, чтобы не набедокурить?

– Это не я…

– Ты еще спорить будешь? Столько человек видело, люди ведь не слепые, глаза у них не гороховые!

– Это не я.

– Всю деревню без воды оставил, сам будешь с ведрами на реку бегать? Ты у меня побегаешь, пока в каждый дом воды не натаскаешь!

– Это не я!

– Еще отпираешься? – И Шуйшуй закатила сыну звонкую оплеуху. Сюнши качнулся, на щеке его проступила красная пятерня.

Шуйшуй хотела отвесить вторую оплеуху, но женщины вокруг принялись ее уговаривать – будет, будет, пащенята все такие, любят напроказить, всыпать ему не мешает, но сильно не бей… Уговоры Шуйшуй только распалили, они словно вынуждали ее устроить над сыном настоящую расправу, вынуждали показать соседкам, что они не зря пытаются ее урезонить, вынуждали увенчать эту историю достойной развязкой. Так что Шуйшуй засучила рукава и влепила Сюнши еще две оплеухи – звук был такой, словно ее ладонь со всего маху бьет по старой кадушке.

Закусив губу, Сюнши уставился на мать. Слезы дрожали в глазах, но ни одна не упала, постояли немного и отступили.

В тот вечер Сюнши домой не вернулся, не вернулся он и на второй, и на третий день… Чжихуан и Шуйшуй обыскали все окрестные горы, остальные деревенские тоже вышли на поиски, и когда надежда найти Сюнши почти истаяла, старый травник из Чжанцзяфани наткнулся на него в какой-то пещере. Сюнши спал, свернувшись на соломенной подстилке, за это время он успел совершенно одичать: лицо превратилось в сплошной струп грязи, одежда была изорвана в клочья. Целых одиннадцать дней Сюнши питался только травой, корой и дикими ягодами, и даже дома, когда Шуйшуй поставила перед ним два вареных яйца, он проглотил всего кусочек, после чего страшно скривился, выскочил на улицу, уселся под деревом и, оглядев соседей пустыми глазами, сорвал пучок травы, а потом сунул себе в рот. Деревенские перепугались: пащенок от яиц отказывается, траву жует – неужели совсем оскотинился?

Помня о том случае, Шуйшуй долго не могла поверить, что Сюнши погиб. Бегала в горы, кричала, звала его до хрипоты – думала, он снова где-нибудь прячется. В конце концов деревенские не выдержали и показали ей оторванный палец, половину ступни и две чашки ошметков плоти вперемешку с костями, тогда только Шуйшуй страшно выкатила глаза и упала без памяти.

Женщины дождались, когда она очнется, и заговорили:

– Все к лучшему, Шуйшуй, что нам еще остается, все к лучшему. Сюнши рано ушел, зато жизнь у него была – сокровище. Ни тревог тебе, ни забот, родители кормят, поят, одевают, целыми днями бегай себе да играй. Сокровище рано кончается, но Сюнши ушел раньше. Не болел, не мучился, счастливая доля выпала твоему Сюнши. Проживи он дольше – вдоволь хлебнул бы горя.

«Сокровищем» в Мацяо называют первые восемнадцать лет у мальчиков и шестнадцать лет у девочек. Дальше идет «полнота», у мужчин она продолжается до тридцати шести, а у женщин – до тридцати трех лет. К окончанию полноты настоящая жизнь считается прожитой, и начинается «гнилуха» – грошовая жизнь, которая совсем ничего не стоит. Если следовать мацяоской логике, лучше умирать молодым, когда твоя жизнь еще в цене.

И родителям Сюнши незачем горевать.

Деревенские женщины собрались у изголовья Шуйшуй и запели сладкими голосами. Шуйшуй, твой Сюнши за целую жизнь ни дня не голодал, это ли не счастье? Твой Сюнши за целую жизнь ни дня не замерзал, это