Уходило, истаивало жаркое южное лето. Утрами иней покрывал пожухлые травы, первая жёлтая листва сыпалась с деревьев, в прозрачном звонком воздухе чувствовалось холодное дыхание осени.

В такое время и раньше Всеволода часто одолевало уныние, а теперь, когда многое в жизни оставалось у него за спиной, овладевал им страх – тяжкий, до телесной боли. Страх этот нависал над ним, давил непосильным грузом, сковывал движения. Он не знал, что делать, как отмолить сотворённые по злому умыслу или нечаянно грехи. Казалось Всеволоду: однажды свернул он с широкой, проторенной дедами и прадедами дороги на узкую, извилистую, теряющуюся в лесных дебрях тропку, уйти на которую соблазнил его вечно прячущийся скрытый внутренний голос, и теперь, заплутав, не в силах он выбраться обратно. Помимо воли своей, бредёт он в густых зарослях, переступает через поваленные деревья, мнёт ногами травы. А внутренний голос подначивает, говорит, шепчет в ухо: «Так и должно быть, князь. И до, и после тебя так будет».

Вот очередное преступление легло ему на плечи тяжёлой ношей. Когда узнал Всеволод о набеге на Посулье половцев, ведомых племянником Романом, вызвал он к себе на тайную беседу боярина Ратибора. Целую ночь напролёт сидели они в Изяславовой палате при тусклом свете одинокой свечи, думали, как быть и что делать. Всеволод смотрел на исполненное спокойного мужества лицо верного своего сподвижника. Уже не юноша пылкий, отчаянно рвущийся в сечу, готовый сложить голову в бесшабашной сабельной рубке, – нет, сидел напротив него на лавке солидный муж с густой бородой, сединой на висках и умными пронизывающими синими глазами. Он слушал, кивал, иногда ронял короткое слово.

Всеволод говорил:

– С Осулуком надо договориться, решить дело миром. Заплатить им золотом, подарить дорогое оружие, ценные ткани. Надо, чтобы половцы, хотя бы эти, ближние, были на нашей стороне. Иначе каждый год не по разу будут набеги, стычки. Олег с Романом, чует моё сердце, не успокоятся, станут искать новых союзов против нас. И чем больше будет у нас в степи друзей, пусть ненадёжных, некрепких, тем меньше эти крамольники причинят нам зла.

– Тако, княже, – угрюмо соглашался Ратибор.

– Выйдем с дружиной к Суле, – продолжал Всеволод. – Станем лагерем на правом берегу Днепра. Ты поедешь к хану, поднесёшь подарки. Попробуешь уговориться. Не получится если – пошлём за Владимиром, в Чернигов. Приведём новые рати, снова будем уговариваться. Пусть видят, знают нашу силу. Если откачнут половцы от Романа – обережём свои сёла, города, рольи. А со Святославичами разберёмся потом.

…Наутро Ратибор поскакал с частью дружины к Воиню. Всеволод собрал пеший полк и, совокупив силы, к началу августа вышел к берегу Днепра напротив устья Сулы. Здесь он и встретил возвратившегося от Осулука довольного Ратибора. Всё было сделано, как задумали. Осулук, Арсланапа, Сакзя, другие знатные половцы польстились на золотые монеты, на меха, ткани, на харалужные сабли и кинжалы с изузоренными рукоятками и ножнами. Был заключён мир, и когда уже возвращался обрадованный Всеволод в Киев, догнала его на пути, как калёная острая стрела, весть об убийстве Романа.

Князь долго не мог прийти в себя от ужаса. Ночью, стоя на коленях перед походным ставником с иконами, он обливался слезами и жалобно шептал прерывающимся от рыданий голосом:

– Господи!.. Неповинен!.. Не хотел!.. Не хотел его смерти!.. Не говорили о том!.. Это Осулук поганый!.. Он сам это сделал! Меня не спросивши!.. Ты знаешь, Господи!.. Не я!.. Не я виной преступленью!.. Прости и избавь!.. Господи!

За стеной вежи вспыхивали в ночи зарницы, становилось светло как днём, над степью бушевала гроза, Всеволод в страхе падал ниц, закрывая руками мокрое от слёз лицо, дрожа, всхлипывая, размазывая слёзы по щекам.

Уже утром вернулись к нему трезвость и ясность мысли. Думалось теперь так: Роман погиб, стало у него, великого князя киевского, одним врагом меньше. Но есть у него враг более опасный и хитрый, тот, который был уже однажды бит, а значит, стал умней. И враг этот – Олег, брат Романа, затаившийся, как волк в логове, в приморской Тмутаракани. Всеволод вспомнил, как во время жаркой сечи на Нежатиной Ниве он обещал Владимиру, что не укроют, не спасут тмутараканские стены крамольника и наводчика поганых от гнева, от кары. Не настала ли пора исполнить обещанное? Не пришёл ли час покончить со смутьяном?

Он долго прикидывал в уме, как лучше поступить, и наконец решился. В далёкий Константинополь вместе с купецким караваном поплыл свиток красного пергамента с золотой вислой печатью.

…Дело было холодным осенним утром. Всеволод сам приехал на пристань проводить посла – молодого боярина Мирослава Нажира, долго не отпускал его, всё наставлял, с сомнением глядя на безусое юное лицо, ещё размышлял лихорадочно: а не передать ли на словах базилевсу Никифору (ни в коем случае нельзя доверять такое пергаменту!), чтобы тихо избавился от Олега при помощи яда или кинжала. Но нет, нет, на это он, князь Всеволод, не пойдёт! Хватит смертей! Хватит убийств! Хватит крови! Он сел в Киеве не убивать, но творить благие дела! Довольно будет крамольнику пленения и ссылки!

…Пенилась за кормами судов днепровская быстрая волна. Всеволод стоял на прибрежном песке, широко расставив ноги в пурпурных тимовых сапогах, смотрел вдаль, щурясь; кусал уста, супил седые брови. А внутренний голос, внезапно пробудившийся, шептал противно в ухо:

«Зря отказался от кинжала, князь. Знай: этот Олег много доставит неприятностей тебе и твоему роду».

«У меня нет сил на большее!» – так и хотелось Всеволоду крикнуть в ответ на этот отвратительный шепоток, но только хрип глухой вырвался у него из груди, а дьявольский голос продолжал, нимало не смущаясь:

«Нет сил?! Тогда что же ты за великий князь! Брезгуешь, хочешь остаться чистеньким, покаяться?! А сыновей, внуков твоих тебе не жаль?! Землю свою не жаль?!»

«Прочь, прочь, сатана, изыди!» – Всеволод закрестился, зубы его застучали от страха, он неожиданно пошатнулся и едва не упал.

Весь в холодном поту, тяжело, с присвистом дыша, опираясь на плечо гридня, поковылял князь к крытому, запряжённому спокойными иноходцами возку.

Он не мог, нет, не мог снова переступить через кровь!

Глава 23. Пир и похмелье

Без малого неделю гуляла солнечная Тмутаракань, князь Олег принимал у себя на дворе иноземных гостей, преподносил дары, щедрой рукой отсыпал золотые монеты новым своим друзьям – хазарам[126].

Только что, поездив по окрестным селениям, набрал он к себе в дружину лихих хазарских юношей. Все, как на подбор, смуглы, чернявы, статны, широки в плечах – хорошие воины. Не впервой служить хазарам русским князьям –