оправдывали себя, но они лишь выдвинули на передний план все несущественные особенности невроза и, таким образом, скрыли единственно важный факт, что это заболевание – явление сугубо индивидуальное. Подлинное и эффективное лечение невроза всегда индивидуально; по этой причине упорное применение определенной теории или метода следует охарактеризовать как в корне неверное. Если очевидно, что болезней существует гораздо меньше, чем больных людей, то это явно справедливо для невроза. Здесь мы сталкиваемся с самыми разнообразными клиническими картинами, и не только: у невротика часто обнаруживаются содержания или составляющие личности, более характерные для него как индивидуума, нежели несколько бесцветная фигура, которую он, скорее всего, представляет в обычной жизни. Поскольку неврозы необычайно индивидуалистичны, их теоретическая формулировка – невероятно трудная задача, ибо она может охватить лишь коллективные, т. е. общие для многих индивидуумов черты. Однако в болезни это как раз наименее важное и существенное. Помимо данной трудности, следует учитывать еще то обстоятельство, что почти каждый психологический принцип, каждая истина, относящиеся к психике, должны быть уравновешены своей противоположностью. Так, некто невротичен, потому что он вытесняет или не вытесняет определенный материал; потому что его голова полна инфантильных сексуальных фантазий или потому что у него нет фантазий; потому что он по-детски неприспособлен к своему окружению или потому что он приспособлен сверх меры; потому что он живет по принципу удовольствия или не живет в соответствии с ним; потому что он слишком бессознателен или слишком сознателен; потому что он эгоистичен или потому что слишком мало внимания уделяет себе; и так далее. Эти антиномии, которые можно множить по желанию, показывают, сколь трудна и неблагодарна задача выведения теорий в психологии.

204 Я сам давно отказался от какой-либо единой теории невроза, за исключением нескольких довольно общих моментов, таких как диссоциация, конфликт, комплекс, регрессия, abaissement du niveau mental[78], принадлежащих, так сказать, к исходному инвентарю невроза. Иными словами, всякий невроз характеризуется диссоциацией и конфликтом, содержит комплексы и обнаруживает следы регрессии и abaissement. По моему опыту, эти положения необратимы. Однако даже в случае весьма распространенного вытеснения действует принцип антиномии. Принцип «главный механизм невроза заключается в вытеснении» требует пересмотра, поскольку вместо вытеснения мы нередко обнаруживаем его полную противоположность, удаление содержания, его изъятие или абдукцию, что соответствует «потере души», столь часто наблюдаемой у представителей примитивных племен[79]. «Потеря души» обусловлена не вытеснением как таковым; скорее, она представляет собой разновидность припадка и потому трактуется как колдовство. Эти явления, изначально принадлежавшие к области магии, ни в коем случае не исчезли в так называемом культурном мире.

205 Итак, на сегодняшний день рано говорить об общей теории невроза: наши знания о нем далеко не полны. Сравнительное исследование бессознательного только началось.

206 Преждевременно сформулированные теории таят в себе множество опасностей. Так, теорию вытеснения, применимость которой в определенной области патологии неоспорима – вплоть до того момента, когда ее понадобится обратить вспять, – распространили на творческие процессы, а произведения культуры отодвинули на второй план как простой эрзац-продукт. В то же время целостность и здоровость созидательной функции видятся в мрачном свете невроза, который во многих случаях действительно оказывается несомненным результатом вытеснения. Таким образом, творческое начало становится неотличимым от болезненности. Как следствие, творческий человек подозревает у себя некую болезнь, а невротик в последнее время начал верить, будто его невроз – это искусство или, по меньшей мере источник искусства. У таких псевдотворцов, однако, развивается один характерный симптом: все они без исключения шарахаются от психологии, как от чумы, опасаясь, что это чудовище поглотит их так называемые творческие способности. Как будто психологи – будь их даже целый легион – способны воспротивиться силе Бога! Истинная продуктивность – это родник, который невозможно закупорить. Какие ухищрения могли бы помешать творить Моцарту или Бетховену? Творческое начало могущественнее его обладателя. Там, где это не так, оно слабо и при благоприятных условиях питает очаровательный талант, но не более того. С другой стороны, если это невроз, порой достаточно одного слова или взгляда, чтобы иллюзия развеялась, как дым. Тогда мнимый поэт уже не может сочинять, а замыслы художника становятся все малочисленнее и мрачнее, и во всем этом виновата психология. Я был бы рад, если бы знание психологии действительно оказывало сей оздоравливающий эффект, положив конец невротизму, который превращает современное искусство в столь неприятную проблему. Болезнь никогда не способствовала творческой работе; напротив, она является самым серьезным препятствием на пути к созиданию. Никакой вытесненный материал не в силах уничтожить истинное творческое начало, как никакой анализ не в силах исчерпать бессознательное.

207 Бессознательное – творческий прародитель сознания. В детстве сознание развивается из бессознательного точно так же, как оно развилось в первобытные времена, когда человек стал человеком. Меня часто спрашивают, как сознательное возникло из бессознательного. Единственный возможный способ ответить на этот вопрос – вывести из текущего опыта определенные события, скрытые в бездне прошлого и недоступные науке. Не знаю, допустим ли такой вывод, но не исключено, что даже в те далекие времена сознание возникло во многом таким же образом, каким оно возникает и сегодня. Существует два способа возникновения сознания. Первый – это момент высокого эмоционального напряжения, сравнимого со сценой в «Парсифале»[80], когда герой, охваченный величайшим искушением, внезапно осознает значение раны Амфортаса, короля Грааля. Второй способ – это состояние созерцания, когда мысли мелькают перед внутренним взором подобно сновидческим образам. Внезапно между двумя якобы несвязанными и отдаленными представлениями возникает ассоциация, что приводит к высвобождению латентного напряжения. Такое сближение часто действует как откровение. И в том и в другом случае кажется, что сознание порождает разрядка энергетического напряжения, будь то внешнего или внутреннего. Многие самые ранние воспоминания детства (хотя не все, конечно) сохраняют в себе следы таких внезапных вспышек сознания. Подобно древнейшим текстам, некоторые из них суть отголоски реальных событий, а другие – чистая мифология; иными словами, одни объективны по происхождению, другие субъективны. Последние часто оказываются в высшей степени символичными и имеют огромное значение для последующей психической жизни индивидуума. Большинство самых ранних жизненных впечатлений вскоре забывается и образует инфантильный слой того, что я назвал личным бессознательным. Для подобного разделения бессознательного на две части существуют веские основания. Личное бессознательное содержит все забытое и вытесненное, а также ставшее сублиминальным по иным причинам. Этот материал, приобретенный как сознательно, так и бессознательно, несет на себе личный отпечаток. Но можно найти и другие содержания, которые едва ли содержат в себе какие-либо следы личного свойства и представляются индивидууму невероятно странными и чуждыми. Такие содержания часто встречаются при помешательстве, в немалой степени способствуя смятению и дезориентации пациента. Иногда чуждые содержания появляются и в сновидениях нормальных людей. Если подвергнуть анализу невротика и сравнить его бессознательный материал с материалом шизофреника, разница будет очевидной. У невротика продуцируемый материал имеет преимущественно личное происхождение. Его мысли и чувства вращаются вокруг семьи и социального окружения, тогда как в случае помешательства личностную сферу часто оккупируют коллективные представления. Безумец слышит голос Бога, обращающегося к нему; в своих видениях он наблюдает космические революции – как будто с мира идей и эмоций внезапно сдернули скрывавшую его завесу. Он говорит о духах, демонах, колдовстве, тайных магических преследованиях и т. д. Нетрудно догадаться, что это за мир: это мир первобытной психики, который остается глубоко бессознательным до тех пор, пока все идет хорошо, но поднимается на поверхность, как только сознательный разум сталкивается с роковыми событиями. Этот безличный слой психики я назвал коллективным бессознательным, ибо он есть не индивидуальное приобретение, а, скорее, функция унаследованной структуры мозга, которая в общих чертах одинакова у всех людей – в определенных отношениях даже у всех млекопитающих. Унаследованный мозг – это продукт нашего древнего прошлого. Он состоит из структурных отложений, или аналогов психических действий, повторявшихся бесчисленное множество раз в жизни наших предков. В то же время он – извечно существующий априорный тип и автор соответствующей деятельности. Не мне судить, что первично – курица или яйцо.

208 Наше индивидуальное сознание – не более