материал будет должным образом изучен, но удовлетворительного объяснения и решения конфликта найти не удается. Прелюдией к анализу бессознательного часто служит анамнестический метод. Тщательно исследуя его сознательный разум, вы лучше узнаете пациента и устанавливаете то, что раньше называли «раппортом»[68]. Подобный личный контакт имеет первостепенное значение, ибо образует единственный надежный фундамент для обращения к бессознательному. Данный фактор нередко упускают из виду, но, когда им пренебрегают, это может легко привести к всевозможным промахам и ошибкам. Даже самый опытный знаток людской психологии не может знать психику другого человека, а потому вынужден полагаться на добрую волю, то есть на хороший контакт с пациентом и его способность сообщать аналитику, когда что-то идет не так. Очень часто недоразумения возникают в начале лечения, и не всегда по вине врача. В силу самой природы невроза пациент будет питать всевозможные предрассудки; именно они могут быть непосредственной причиной расстройства и поддерживать его в активном состоянии. Если это непонимание не будет устранено, оно может оставить после себя чувство негодования, которое сведет все последующие усилия на нет. Разумеется, если вы начнете анализ с твердой веры в какую-либо теорию, претендующую на всестороннее знание природы невроза, то значительно облегчите себе задачу; тем не менее вы рискуете пренебречь реальной психологией вашего пациента и оставить без внимания его индивидуальность. Я видел немало случаев, когда теоретические соображения препятствовали излечению. Все без исключения неудачи были обусловлены отсутствием контакта. Только самое скрупулезное соблюдение этого правила способно предотвратить непредвиденные катастрофы. Пока вы ощущаете человеческую связь и взаимное доверие, опасности нет; даже если вам пришлось столкнуться с ужасами безумия или призрачной угрозой самоубийства, остается вера, убежденность в обоюдном понимании. Установить такой контакт отнюдь не просто; достичь его невозможно никаким иным способом, кроме как путем тщательного сопоставления точек зрения и взаимной непредубежденности. Недоверие с обеих сторон – плохое начало, равно как и насильственное подавление сопротивления с помощью убеждения или других принудительных мер. Даже сознательное внушение как часть аналитической процедуры является ошибкой, ибо ощущение свободы в принятии решений должно быть сохранено у пациента любой ценой. Всякий раз, когда обнаруживаю малейшие признаки недоверия или сопротивления, я стараюсь отнестись к ним со всей серьезностью, дабы дать пациенту возможность восстановить контакт. Пациент всегда должен иметь твердую опору в своем сознательном отношении к врачу, который, в свою очередь, нуждается в контакте, чтобы получить адекватное представление о фактическом состоянии сознания пациента. Эти знания ему нужны по практическим причинам. Без них он не сможет правильно истолковать сновидения пациента. Следовательно, не только в начале, но и в ходе всего процесса анализа личный контакт должен быть главной точкой наблюдения. Только он может предотвратить – насколько это вообще возможно – крайне неприятные и удивительные открытия, а также фатальные проблемы. Более того, личный контакт – это прежде всего средство коррекции ложных установок. При этом пациент не чувствует, будто его насильно убеждают или стараются перехитрить.

182 Проиллюстрирую сказанное на примере из практики. Некий молодой человек лет тридцати, явно очень умный и образованный, пришел ко мне, по его словам, не для лечения, а для того, чтобы задать некий вопрос. Положив на стол объемистую рукопись, он сообщил, что в ней изложены история и анализ его случая. Он называл свою болезнь неврозом навязчивости – совершенно правильно, в чем я убедился, ознакомившись с материалом. Это была своего рода психоаналитическая автобиография, весьма разумно проработанная и обнажавшая поистине необычайную критичность и глубокое понимание вопроса, подлинный научный трактат, основанный на тщательном изучении соответствующей литературы. Выразив свое восхищение, я спросил, зачем он пришел на самом деле. «Что ж, – вздохнул этот юноша, – вы прочли то, что я написал. Можете ли вы сказать, почему я, несмотря на всю мою проницательность, остался таким же невротичным, как и прежде? Теоретически я должен был излечиться, ибо воскресил в памяти даже самые ранние воспоминания. Я читал о людях, которые обладали бесконечно меньшей проницательностью, чем я, но выздоровели. Почему я стал исключением? Прошу, скажите мне, что именно я упустил из виду или вытесняю до сих пор». Я ответил, что в настоящий момент не вижу причин, по которым его удивительная проницательность не затронула невроз. «Но, – продолжил я, – не будете ли вы так любезны рассказать о себе чуть больше». «С удовольствием», – согласился он. «В своей автобиографии вы упоминаете, что часто проводите зиму в Ницце, а лето – в Санкт-Морице, – начал я. – Я так понимаю, что вы сын богатых родителей?» «О, нет, – возразил он, – мои родители вовсе не богаты». «Тогда, без сомнения, вы сами зарабатываете свои деньги?» «Тоже нет», – улыбнулся он. «Откуда же они тогда?» – спросил я в некотором замешательстве. «О, это неважно, – отмахнулся он. – Я получаю деньги от одной женщины. Ей тридцать шесть лет, она учительница в школе». Помолчав, он добавил: «Это, знаете ли, связь». В действительности эта женщина, которая была старше его на несколько лет, жила в весьма стесненных обстоятельствах и, имея лишь скромный доход учительницы, всячески экономила – естественно, в надежде на последующее замужество, о котором этот восхитительный молодой человек даже не помышлял. «Вы никогда не думали, – спросил я, – что материальная поддержка со стороны этой бедной женщины может быть одной из причин, почему вы до сих пор не излечились?» Он лишь посмеялся; по его словам, этот «абсурдный моральный подтекст» не имел ничего общего с научной структурой его невроза. «Более того, – сказал он, – мы с ней все обсудили и оба согласились, что это не имеет значения». «Значит, вы полагаете, что благодаря обсуждению некий факт – а именно что вас содержит бедная женщина – перестает быть фактом? Вы считаете, что имеете законное право на деньги, позвякивающие в ваших карманах?» После этого он встал и с негодованием вышел из кабинета, бормоча что-то о моральных предрассудках. Он был одним из многих, кто верит, будто мораль не имеет отношения к неврозу и что умышленный грех – вообще не грех, ибо его всегда можно интеллектуализировать.

183 Разумеется, я должен был сказать этому молодому человеку все, что я о нем думаю. Если бы нам удалось достичь согласия по этому вопросу, лечение стало бы возможным. Но если бы мы начали работу, игнорируя саму основу его жизни, все было бы тщетно. С такими взглядами только преступник может приспособиться к жизни. Однако этот пациент не был преступником; он был всего лишь так называемым интеллектуалом, который настолько верил в силу разума, что искренне полагал, будто может выбросить из головы совершенный им проступок. Я твердо верю в силу и достоинство интеллекта, но только в том случае, если он не идет вразрез с чувственными ценностями. Эти ценности суть не просто инфантильные сопротивления. Приведенный выше пример показывает, что зачастую решающим фактором оказывается именно личный контакт.

184 По завершении анамнестической стадии, то есть когда весь сознательный материал – воспоминания, вопросы, сомнения, сознательное сопротивление и т. д. – проработан в достаточной мере, можно переходить к анализу бессознательного. Здесь мы вступаем в новую область. С этого момента нас интересует живой психический процесс как таковой, а именно сновидения.

185 Сновидения не следует трактовать ни как простое воспроизведение воспоминаний, ни как абстракции из опыта. Они суть неприкрытые манифестации бессознательной созидательной деятельности. Вопреки мнению Фрейда, что сновидения – это исполнения желаний, мой опыт вынуждает меня видеть в них компенсаторную функцию. Когда в ходе анализа обсуждение сознательного материала подходит к концу, активируются ранее неосознаваемые потенциальные возможности. Эти возможности легко могут порождать сновидения. Приведу пример. Некая пожилая дама пятидесяти четырех лет обратилась ко мне за консультацией по поводу невроза, начавшегося приблизительно через год после смерти ее мужа, то есть двенадцать лет назад. Больше всего ее беспокоили многочисленные страхи и фобии. Естественно, она поведала мне длинную историю, из которой я упомяну лишь то, что после смерти супруга она жила одна в прекрасном загородном доме. Ее единственная дочь вышла замуж и уехала за границу. Пациентка получила поверхностное образование, обладала узким умственным кругозором и за последние сорок лет