А, нет, не такой уж обыкновенный. У простых лопухов не бывает таких толстых и тяжелых листьев, напоминавших крышку от котла. А тут что-то совсем непонятное — какие-то колбаски на толстеньких ножках, покрытые иголками, как дикобразы!

Ух ты, а этот кустарник уже вымахал в рост человека, а у некоторых растений появились какие-то странные наросты, откуда принялись вытягиваться отростки, напоминавшие не то длинные шипы, не то зеленые веревки. У сосен, или — у «сосен»?, иголки распушились, словно хвост у кота, превращаясь в острые стрелы.

Данут, позабыв от любопытства о тяжелых каплях,намеревался подойти поближе, чтобы повнимательнее посмотреть на чудеса растительного мира, но Энам ухватил его за ногу и зашипел, словно недовольный барсук:

— Не лезь туда!

Ну, не лезть, значит не лезть. Данут послушно присел на место, умирая от любопытства.

А тут началось! Кустарники и деревья, еще толком не выросшие, начали сражаться между собой. Каждый здесь бился сам за себя, не считаясь с собственными потерями и увечьями, но не щадя никого вокруг. Тот, что когда-то был лопухом, умело подставлял под удары соседей толстые листья, а сам лупил «врагов» отростками, похожие на тяжеленные палицы с набалдашниками — точь-в-точь, как опытный воин, отражающий вражеские клинки щитом, отвечая на них скупыми, но отточенными ударами!

Растения протыкали друг друга насквозь, душили соседей в смертельных объятиях, отрубали ветки и отщипывали куски стеблей и листьев.

Вон, миленькая березка вдруг выбросила одну из удлинившихся веток в сторону кустика с шипастыми «бочонками», обвила его кругом и принялась вдавливаться в зеленую плоть, словно пытаясь разрезать мясистую плоть.

Данут сидел, едва не раскрыв рот, наблюдая за схваткой. А ведь Энам был прав. Может, со стороны наблюдать и смешно, как кусты и иные растения уничтожают друг друга, но если бы они сами помедлили, оказавшись между не двух, а невесть скольки «огней», то неизвестно, ушли бы живыми, или нет. Скорее всего, что нет, потому что колючие иглы, терзавшие зеленые побеги, точно также прошьют насквозь и человеческую плоть, а безобидные веточки, превратившиеся в арканы, удушили бы их скорее, нежели своих растительных «братьев».

Во все стороны летели ошметки и обломки, густо лился зеленоватый сок, напоминавший скорее не кровь, а гной. Может быть, кому-то смертельная битва растений покажется смешной, только не Дануту. От места, где шла борьба не на жизнь, а на смерть, пахло не свежей травой, а трупной гнилью, веяло такой застарелой болью и такой лютой ненавистью, что у воспитанника орков, прошедшего к своим восемнадцати с половиной годам множество битв и, казалось бы, привычного ко всему, застучало в висках, а к горлу подкатила тошнота.

— Пойдем отсюда, — прохрипел Данут, надеясь, что перетерпит, и его не стошнит на глазах у Энама. Хотя, какая уже к Ящеру стыдливость, после такого? Коли стошнит, так и пусть.

— Подожди, — попросил Энам. — Сейчас солнце тучи развеет, и все закончится.

И на самом деле, солнцу наскучило смотреть на безобразие, творившееся внизу. Вначале оно иссушило дождь, а потом приказало своим детям прекратить это непотребство. Первый луч света, отправленный своим родителем и владыкой, проткнул небольшую брешь в плотных грозовых тучах, второй слегка расширил ее, третий-четвертый пробили колодец, а хлынувшие следом бессчетные лучи и лучики дружно и весело рвали в клочья суровое небо, делая его привычным — светло-синим и ласковым.

Солнце ударило по взбесившимся растениям с такой мощью, что те из них, кто пострадал меньше и еще мог держаться вертикально, начали съеживаться и высыхать прямо на глазах. И, не прошло и десяти минут, как на месте, где только что росла буйная растительность, осталась только сухая труха, а когда со стороны пустыни подул ветер — еще не горячий, а только теплый, то он скоро развеял остатки того, что еще недавно было растениями. Интересно, не заразят ли крупицы этой иссохшей травы и лопухов всю пустыню? Впрочем, солнце все выжжет.

Потрясенный Данут, смотревший во все глаза, не сразу понял, что его трясут за плечо.

— Нам пора, — теребил его парень с пауком на спине. — Через час-другой ударит такая жара, что придется прятаться. Лучше бы до зноя пройти немного.

Увидев в глазах напарника невысказанный вопрос, Энам грустно улыбнулся:

— Это не кусты, и не деревья. люди. И твои — орки и фолки, и мои — эльфы. Здесь еще есть и гномы, и некроманты. Пойдем дальше, мальчик из леса. Если дыхания хватит, расскажу по дороге. Ну, или когда-нибудь потом.

Обращение «мальчик из леса» потрясло Данута больше, нежели фраза о том, что эти растения когда-то были людьми. Этот недоросль смеет называть его мальчишкой? Пожалуй, за такое хамство, можно было бы дать парню с пауком по лбу, но что-то остановило воспитанника орков. А что именно? Стоп. Энам сказал — «мои эльфы». Значит, он из эльфов? Тогда становится понятным, отчего на них не лаяли собаки, и Энам умудрялся ходить так легко, что ему, выросшему в лесу и прошедшего суровый лагерь «Молодых щенков», становилось стыдно за собственную неуклюжесть. Тогда, сколько же ему лет? Сто? Двести? А может, тысяча?

Но где же тогда острые уши, длинные волосы, завязанные в хвост, а самое главное — высокомерие? Впрочем, кое-какое высокомерие есть. Но если верить слухам, эльфы живут так долго, что даже на тысячелетние деревья смотрят как на младенцев. Кто же тогда фолки и орки, живущие, если очень повезет, лет по шестьдесят — семьдесят?

А Энам, как и обещал, принялся рассказывать о том, чему они сейчас стали свидетелями.

— Здесь не всегда была пустыня. Когда-то, так давно, что я сам помню об этом смутно, здесь текли реки, шумели города. А потом началась война. Орки сражались с эльфами, гномы с людьми, а потом все так перемешалось, что каждый воевал друг с другом, а все против всех. Много раз и мудрые люди, и даже Великие пытались остановить эту войну, но все было бесполезно. И тогда решили покончить с этим всем одним разом. Когда кипела очередная битва, один из Великих, возможно, что это был Олорин — если не сам Эру Илуватар, рассердился на них и произнес заклятие — отныне вы станете растениями, и будете ими до тех пор, пока не научитесь жить в любви и дружбе. Но даже оставшись растениями, они продолжали воевать. Шли годы, столетия и тысячелетия. Это место принялась поглощать пустыня, но растения так и продолжали враждовать. Когда же пустыня окончательно съела равнину, то все