образовался островок пустоты, как на месте снесенного дома. На лице Елисея уже не гуляла беззаботная улыбка, как в начале встречи.

Он молчал и беспокойно катал между пальцами пакетик от зубочистки.

– Я мнусь в моменты, которые принято называть торжественными, – вымолвил он наконец, направив взор на остатки пива в бокале Иры. – Эта невыносимая приподнятость, эти застаревшие формулировки. Заскорузлые клише. Как будто тебя пригласили на сцену за «Оскаром» и обязали произнести набор этикетных фраз, чтобы помучить перед триумфом. Впрочем, это неудачное сравнение. Забей.

– Ты о чем? – не поняла Ира.

– Обычно я доверяюсь иронии, а сейчас не могу. И это раздражает.

– Так, я запуталась. Я что-то не так сказала? Что тебя раздражает?

– Что не могу довериться иронии.

Каким-то чутьем, запрятанным глубоко-глубоко, где нет категорий и оценок, Ира сообразила, что ей надо немного отодвинуться – не отпрянуть, а именно легонько отодвинуться – и отвести от стесненного Елисея пытливый взгляд. Она расслабила плечи и сделала глоток морковного эля.

– Короче, не пугайся того, что услышишь, – предупредил Елисей.

– Уже пугаюсь.

– Если быть максимально точным и конкретным, то я хотел бы угощать тебя роскошным пивом и готовить тебе веганские блюда. Я хотел бы подставлять плечо, чтобы ты отдыхала на нем после утомительных этнографических будней. За последние две недели мой горизонт определенно сместился. Не исключено, что причина не только в тебе, но и в городе со странным названием на две буквы «Э». Тем не менее я воодушевлен и восхищен, я повернут на тебе и чистосердечно в этом признаюсь.

Елисей сконфуженно поморщился и добавил:

– По крайней мере, я учел печальный опыт Игоря Николаева и обошелся без пяти причин.

У Иры все внутри замерло. А затем в голове зазвучали напористые голоса, перекрикивавшие друг друга. Они вещали неразборчиво и не принадлежали никому из тех, кто мог бы говорить властно: ни маме, ни бабушке, ни А., ни Сергею с чучелом тетерева в прихожей, ни Денису с рыбьим скелетом на футболке. На Иру словно набросились с агрессивными нотациями, невнятными и оттого не менее болезненными. На нее никогда раньше не нападали голоса. Она выскочила из-за стола и побежала в уборную, чтобы спрятать от Елисея шквалистое смятение.

Ополоснув лицо и дождавшись, пока нотации в голове смолкнут, Ира вернулась. Ее будто накрыл озноб.

– Я смутилась, – объяснила она.

– Решил, что ты не желаешь меня видеть, – сказал Елисей. – И все же посторожил твой портфель. Чтобы не стащили, пока ты отлучалась.

– Почему я не должна желать тебя видеть?

– Ну, после этого нелепого спича.

Ира пальцами робко коснулась руки Елисея, которая покоилась на столе. Рука горела.

– Все хорошо, – произнесла Ира.

– То есть ты сейчас не умчишься отсюда без оглядки?

– Ни в коем случае.

Несмотря на выпитое пиво, Иру по-прежнему трясло от озноба. Она прилагала усилия, чтобы составлять элементарные предложения.

– Не обращай внимания на странную реакцию, – сказала она. – У меня в такие моменты нет ни бури эмоций, ни бури слов.

– Все в порядке.

– Не в порядке. Из-за этого меня даже прозвали морозилкой.

– Глупее прозвища не встречал.

Ира аккуратно отодвинула в сторону пустой бокал с бусинками пены, блестевшими на стенках. Елисей, очевидно, ждал вразумительного отклика на свое признание, и Ира в замешательстве размышляла, как не утонуть в общих выражениях и как не прослыть морозилкой.

– Может, мы прогуляемся? – предложила она. – До набережной, как в прошлую пятницу?

Пелена осенних кучевых облаков застилала закат, отчего сумерки казались более зябкими и бесприветными. Фасады зданий источали холодный свет, ломаными волнами стелющийся по тротуарной плитке. Промоутеры, накинув капюшоны своих худи и ветровок, торопливо расставались с пестрыми листовками.

В конце улицы Нарайна пустовал двухэтажный особняк, сиротливо ждавший реконструкции. Его кирпичные стены осели и местами продавились внутрь. Окна на первом этаже заколотили металлическими листами, на втором посверкивали битые стекла в гнилых деревянных рамах. Лет сто с хвостиком назад здесь, несомненно, обитало какое-нибудь обнаглевшее «ваше степенство» или «ваше благородие», а теперь дом напоминал потухшего пьянчугу, стыдившегося своей участи.

– В геоурбанистике есть теория разбитых окон, – сказал Елисей. – Она чаще используется в криминологии, но не суть.

– Что за теория?

– Ее разработали американцы Уилсон и Келлинг в 1982 году. Если кратко, то она сводится к закону неубывания энтропии. Если разбили стекло и его не поменяли, то масштаб разрушения неминуемо разрастется. Скоро в здании разобьют все окна до единого, стены разрисуют граффити. Здание замусорят и забросят, а грязное пространство захватят бездомные или бандиты.

– Мизантропическая теория, – заключила Ира.

– Еще какая. И все-таки я удивлюсь, если этот особняк до сих пор не облюбовали бомжи.

– Чур, проверять не станем.

Под прицелом муляжных пушек у Кремля Ира наконец-то отважилась заговорить о самом существенном.

– Дула орудий наставлены на нас, как сумрак ночи, – начала она. – Дальше медлить некогда. Поэтому я возьму слово.

– Признайся, я все испортил?

– Не испортил. Все хорошо.

За последний час она произнесла фразу «Все хорошо» дважды. Ну и ну.

– Недавно я познакомилась с прекрасным чувством, – сказала Ира. – Словно только проснулась в летней комнате от солнечных лучей, а выбираться из-под одеяла лень, потому что мне комфортно, и хочется провести так целый день. Лучше и не один. Что-то похожее я испытываю с тобой.

– Ого, – только и вымолвил Елисей.

– Ты чуткий и остроумный. Ты учитываешь мое мнение и не переделываешь меня. Не рассматриваешь меня как проект, который требует апгрейдов и доработок.

– Представить не могу, что в тебе нужно что-то дорабатывать.

Они шагнули в высокую арку, высеченную в красной башне, и ступили на кремлевскую территорию с барочными новоделами.

– Загонов у меня множество, – призналась Ира. – И я имею в виду вовсе не пункт насчет феминизма.

– Вряд ли меня что-то в тебе оттолкнет.

– И все же. Например, я злопамятная.

– Я не собираюсь причинять тебе зла.

– У меня странные увлечения. Я люблю слушать голоса птиц в наушниках. Мне нравится подниматься на шестнадцатый этаж универа по лестнице и сбегать обратно. Кроме того, я обожаю браться за толстенный нон-фикшн страниц на пятьсот и его конспектировать. Позавчера, к примеру, принялась за Бруно Латура и его акторно-сетевую теорию.

– Прекрасные увлечения. Будем меняться идеями.

– И не забывай: я – морозилка.

– Вздор.

– Не вздор. Это мой главный загон. Я абсолютно нетактильная. Я против поцелуев, объятий, почесываний за ухом, держаний за ручку и прочего. Не то чтобы я стеснительная недотрога, которую надо раскрывать и постепенно готовить к телесной близости. Я нетактильная в принципе. Сразу оговорюсь: у меня нет жутких болезней, изъянов и детских травм. Кроме того,