С врачами мы не пересекались, поскольку каждый имел отдельный день приема, а в крайнем случае находились в соседних комнатах и всегда были заняты делом. Вопреки моим ожиданиям, пациенты действительно приходили и соблюдали должную осторожность, однако я долгое время оставался для них неизвестной фигурой. Лишь некоторое время спустя в день, когда я рассказывал студентам о патологии печени и желчевыводящих путей, по иронии судьбы к кардиологу пришла слегка «желтеющая» женщина. Мельком взглянув на нее, я сразу догадался о ее проблемах с желчным пузырем — ожидая в коридоре, она характерно поглаживала правый бок. Мне буквально силком пришлось довести эту несчастную до больницы, где работал Коваленко, и спустя несколько дней он с вернулся в прекрасном настроении, сообщив, что ту вовремя прооперировали, иначе не избежать было беды. С тех пор поток и ко мне потянулись люди, да и студентов заметно прибавилось.

Со временем меня все чаще посещала утопичная мысль, что идея Коваленко сработала, что схема действует, как надо. Я видел плоды проделанной работы: студенты были активны и взахлеб слушали каждое произнесенное нами слово; пациенты, ведомые страхом, под влиянием знакомого специалиста не боялись затем идти за помощью в больницу; мы же, врачи, лелеяли возможность работать.

Появившееся фантомное чувство безопасности опьянило меня, хотя полностью от тревоги избавиться не получилось. Лишь раз я спросил Александра, как он мог быть уверен, что никто из них случайно не проболтается обо всем, на что получил ответ:

— Лев, я не столь наивен, чтобы не думать том, что никто из этих людей завтра не захочет написать на меня донос. Единственный договор, который может скрепить это сотрудничество — доверие. Все эти люди тоже рискуют. Мы словно два человека, один из которых держит другого над пропастью. Но на того, кто держит, при любом неудачном движении скатится огромный валун, убив обоих; а на того, кого держат, из скалы вот-вот выползет змея, поразив своим ядом руки обоих. Но, пока один желает выжить, он будет осторожен настолько, чтобы на другого не скатился валун или чтобы его не укусила змея.

После к этой теме мы больше не возвращались.

Так мы могли бы спокойно проработать еще очень долго — в этом я был уверен, если бы однажды ближе к ночи меня не поднял с кровати звонок. На другом конце провода был обеспокоенный Коваленко.

— Лев, вы можете приехать сейчас? Объяснять не могу по телефону, только на месте.

— Да, конечно.

— Возьмите такси и приезжайте поскорее, деньги я верну. Только, пожалуйста, никому ничего не говорите, если вас спросят, — за это я особо не переживал, ибо в квартире был только Юрский, которому я рассказал о своей «работе» вскользь, а Поплавского уже давно не видел.

Уже через полчаса я был на Кутузовском проспекте, а еще через пять минут пробирался во дворах и в темноте пытался нащупать ручку двери, ведущей в подъезд. Прокравшись бесшумно, я специальным образом постучал в дверь, и Коваленко почти мгновенно отпер мне. Вид у него был озадаченный. Войдя, я услышал из приемной стоны и сразу обо всем догадался. На кушетке, держась за живот, на боку лежал бездомный — мужчина средних лет. Уже обмытый. Его успело стошнить в таз, поставленный рядом, и вся комната была наполнена запахом рвоты и остаточным амбре уличных нечистот. В коридоре показался Захар, один из самых прилежных студентов, — оказалось, он помог дотащить несчастного сюда.

— Ситуация следующая, — немедля начал Коваленко, — мужчина с острым животом явно больше суток, нашел его на улице. Живот напряженный, сильные боли в правом подвздошье, симптом Щеткина-Блюмберга положительный — по всем признакам острый аппендицит. Я успел узнать, что в ближайшей больнице, до которой он смог добраться, его отказались принимать. Захар задержался у меня очень кстати, донес его сюда и обмыл. Оперировать надо срочно, пока не произошла перфорация, хотя я удивляюсь, как этого еще не случилось.

— Это какое-то безумие… — я до последнего не верил, что он не шутил, — как в этих условиях можно проводить операцию?! Асептики никакой, инструменты, про костюмы я вообще молчу… а как вы собираетесь давать наркоз?

— У меня есть эфир и маска Эсмарха, других вариантов нет. Есть один хирургический костюм и перчатки, базовые инструменты в наличии. Я надену халат и буду вам ассистировать. Кроме вас эту операцию никто не проведет.

— Что, если он умрет? Я не ручаюсь за исход операции, — вместе с тем я подошел к мужчине и начал осматривать его, подтверждая слова Александра. Бедолага весь побледнел, на лбу его выступили капли пота.

— Он скорее умер бы на улице или умрет сейчас, если мы будем бездействовать. Поверьте, ваше имя никто никогда не услышит, если что-то пойдет не так.

— Но что будет с вами? — Коваленко молчал и напряженно смотрел на меня, ожидая ответа. Когда мужчину вырвало во второй раз, я приказал Захару подавать его на операционный стол, а сам направился в ванную, чтобы помыться.

Пусть это был один из самых напряженных и ответственных моментов в моей жизни, пусть в те минуты я был сосредоточен так, как не был даже на самой первой операции, в памяти моей остались лишь обрывки этой ночи. Труднее всего было с наркозом. Захар привязал несчастного к столу и крепко держал, а Коваленко смазал ему лицо вазелином, надел на лицо маску с залитым эфиром и плотно обмотал все полотенцем. Когда тому приказали дышать глубже, от резкого запаха эфира он забрыкался, и мне на ум пришло гнусное сравнение с лабораторной лягушкой. Казалось, прошла вечность, прежде чем он уснул и ровно задышал.

Инструменты у Коваленко были скорее витринными экспонатами, но, по счастью, новыми. Мы продезинфицировали их в спирту. С удалением аппендикса все разрешилось благополучно, успели, можно сказать в последние минуты, прежде чем могло случиться непоправимое. Коваленко, превозмогая себя, стоял без трости так долго, как мог. Несмотря на перерывы к концу операции его всего трясло, и последние этапы я проделывал в одиночку. Когда все закончилось, оказалось, что мы управились за час с небольшим. От напряжения и от того, что окно в смотровой было наглухо закрыто, я взмок и удивлялся потом, как мы сами не одурели от запаха эфира. Пришлось приоткрыть ставни и выключить свет. Остаток ночи мы дежурили у постели неизвестного и большую часть времени молчали. Коваленко заварил нам кофе и только спустя несколько часов обратился ко мне:

— Вы знаете, покупая эти инструменты, я всерьез надеялся, что они послушать лишь наглядным пособием для студентов. Мне никогда не хотелось использовать их по назначению. Возможно, сейчас вы ненавидите меня, ведь я фактически обманул вас. Простите меня за это. Вы удивительный человек, Лев, я стольким вам обязан. Надеюсь, однажды мне удастся вернуть вам хоть часть этого долга.

— Пустое, оставьте, — меня хватило лишь на эти слова.

До утра мы не сомкнули глаз, и, к счастью, мне не нужно было идти к Орлову в этот день, поэтому я позволил себе уснуть на диване в коридоре. Когда состояние больного мы оценили как удовлетворительное, было принято решение организовать палату в спальне Коваленко, чтобы не прервать устоявшуюся подпольную работу и обеспечить самому мужчине комфортное выздоровление. Когда он пришел в себя, то наконец смог представиться — его звали Иваном. Он отказался рассказывать свою историю и лишь упомянул, что на улице оказался из-за коварного обмана. Каждый мой визит я получал от него благословение и благодарность за спасенную жизнь, он быстро шел на поправку.