— Чтобы вас успокоить, я хочу вам кое-что показать, он ненадолго удалился, а вернулся с одним из томов атласа, на форзаце которого карандашом было написано: «Александру Сергеевичу от студентов на долгую память. ХI.1951 г.», — если среди сотрудников МГБ и есть те, кто работает под прикрытием на кафедре, я в их число не вхожу.

— Я в этом уже убедился, но благодарю за участие. Понимаете ли, мне сейчас приходится соблюдать особую осторожность.

— Разумеется, я наслышан об этом. Знали бы вы, сколько моих коллег уже уволили или же те на грани, кого-то арестовали… блестящие специалисты, они виноваты лишь в том, что принадлежат другой нации и когда-то имели неудачу вылечить такого же, как они человека, только с другой пометкой в трудовой книжке.

— Вы все верно говорите, но я сейчас предпочитаю не задумываться над этим так крепко — оберегаю себя от страха осознания. Я предпочту разобраться с этим, когда вся эта история завершится.

— В этом есть смысл, но не пытайтесь убежать от реальности слишком далеко. Избегайте наивности. Знаете что, вы приходите ко мне в будущий понедельник, у меня в этот день нет приема.

Александр Сергеевич Коваленко оказался чрезвычайно необычной фигурой, появившейся на моем пути. Я приходил к нему на протяжении двух недель в строго установленные дни, и за прошедшее время успел неосознанно привязаться и проникнуться глубоким уважением к его стоическому спокойствию и простому взгляду на мир. Общался со мной он, как с равным, не сказывалось на этом ни положение в обществе, ни опыт. Мы подолгу разговаривали, и неизменно он включал музыку и за все время мог выпить одну-две чашки кофе. Его наполняла страстная жажда знаний, а уже приобретенными он с радостью готов был поделиться через призму собственного понимания. Без стеснения он рассказывал о подъемах и промахах, которые «по счастью, приключаются в жизни каждого». Возвращаясь домой после очередной беседы, я стал учиться смотреть на случившиеся со мной неудачи как на хороший урок, и постепенно пришел к тому, что лишь от меня зависело, что они привнесут в мою жизнь.

О нем самом я узнал не так много, хотя Коваленко не производил впечатление человека, скрывавшего детали своей биографии. Он несколько раз упомянул о любимой супруге и сыне, которые проживали в другом месте, с запалом рассказывал о своих научных открытиях и премудростях работы преподавателем и как-то даже припомнил несколько фронтовых историй, предоставив мне возможность самому додумать причину его недуга. Не только слушать, но и самому что-либо рассказывать (Коваленко оказался внимательным собеседником) было весьма занятно. Он узнал все те подробности моей жизни, которыми я не побоялся поделиться. Мы также обнаружили заметно много общего в литературе и музыке и, хоть прошло совсем немного времени, в будущем я хотел бы назвать его своим другом.

Еще оказалось, что Коваленко жить не мог без прогулок, и несмотря на трость готов был дать мне фору в преодолении дистанций. Однажды, когда мы возвращались с очередного шествия, я заметил, что тот вдруг посерьезнел. Я планировал быстро забежать в квартиру, чтобы забрать оставленный портфель, но он попросил меня задержаться.

— Лев Александрович, я бы хотел обсудить с вами кое-что. Вернее, показать. Мы знакомы недолго, но я вас вижу. Это дает мне право открыть вам мою тайну и быть уверенным в том, что вы ее сохраните.

— Конечно, вы можете в этом не сомневаться.

Он завел меня в зал и подошел к громадному шкафу, стоявшему у стены. Я никогда не обращал на него внимания, ведь выглядел тот совершенно неприметно. Но каково было мое удивление, когда Коваленко отодвинул в стороны висевшую на вешалках одежду, вытащил и бросил на пол большой кусок фанеры и скрылся темноте. Потом что-то щелкнуло, и из квадратного проема шкафа показался свет.

— Не робейте, — позвал он, — проходите сюда!

Оказавшись по ту сторону, я понял, почему квартира показалась мне такой маленькой — вторая ее половина была умело скрыта. Мы оказались в коридоре с двумя дверьми, обе были открыты. Коваленко направился в одну из комнат, а я в замешательстве пассивно последовал за ним. Мы оказались в библиотеке, вернее, так я подумал, увидев только часть комнаты в проеме. Но помимо стеллажей, битком набитых книгами, здесь было и несколько полок, заставленных банками с препаратами в формалине, человеческий скелет в полную величину, какие-то макеты, в одном из углов стояла толстая стопка картонных таблиц, а большую часть площади занимали ряды столов, что больше напоминало учебную аудиторию.

Потом Коваленко, не говоря ничего, повел меня в соседнее помещение, такое же большое, как и предыдущее. Со смесью непонимания и тихого ужаса я увидел, перед собой фактически приёмную врача. Одна часть комнаты была отгорожена ширмой, здесь был письменный стол и кушетка. За ширмой я увидел шкаф с медицинскими инструментами (в том числе и хирургическими) и настоящий операционный стол со специальной лампой. Мне страшно было даже подумать о том, откуда все это взялось. Окна в обеих комнатах были наглухо закрыты ставнями от посторонних глаз.

— Думаю, у вас возникло много вопросов. Я постараюсь ответить на все сразу, это прольет свет на темные пятна в моей истории. Дело в том, Лев Александрович, что я достаточно именитый специалист. Не подумайте, я не нахваливаю себя, но этот факт обеспечил мне хорошую репутацию в обществе и должную защиту в свете последних событий. Как вы знаете, я избежал проверок, и мое существование более, чем спокойно. И хоть я благодарен государству, которое обеспечило меня жильем, работой и прочим необходимым благом, я редко бывал с ним согласен. Вернее, с его представителями. В моей жизни бывали случаи, когда я шел наперекор главенствующему аппарату, но протест этот был мирным и почти всегда оборачивался в мою пользу. Что до событий, которые происходят сейчас — я никогда не смог бы примириться с ними. Мне почти сразу стало ясно, что я должен что-либо предпринять, коль уж это в моих силах.

Он говорит медленно, чтобы я мог переварить такие новости.

— Все материалы: книги, препараты, таблицы, что вы видели в соседней комнате — предметы моей коллекции. Больше половины книг там запрещены — это медицинские учебники из Америки, Франции, Великобритании… можно долго перечислять. Я параллельно их перевожу. Часть мебели принадлежит мне, а часть когда-то служила университету, пока ее не списали. Что до этой комнаты — инструменты здесь мои личные, я нашел возможность приобрести их, сами понимаете, незаконным путем. Кушетка, операционный стол… только, пожалуйста, не спрашивайте, как они у меня появились — я лишь скажу, что когда-то они были в не самом пригодном состоянии, но одно доверенное лицо оказало мне услугу, починив все это. Только за две эти комнаты меня уже можно было бы посадить. Забавно, верно?

— Боюсь, я не вижу ничего забавного.

— И я полностью вас понимаю. Я хочу объясниться, Лев. Все это, — он сделал широкий жест рукой, обводя комнаты, — моя попытка помочь.

— Кому вы хотите помочь?