Поднимаясь по лестнице, ко мне приближался высокий худощавый мужчина, на вид он был моим ровесником или несколько старше. Когда его фигура показалась больше, чем наполовину, я заметил, что в руках у него была трость. Шел он прямо и даже легко, внимательно и как-то отстраненно от всего прочего мира смотря перед собой. Я не усомнился даже на секунду, что это был тот самый хозяин книг.

Он посмотрел на лестничную клетку в общем, не задерживаясь взглядом на мне, и, отпирая дверь, спросил:

— Вы ко мне?

— Да, Антон Антонович…

— Проходите.

Он пропустил меня вперед, и я оказался в просторной прихожей, но задержаться там долго мне не удалось — хозяин тут же погнал меня в зал, а сам остался стоять почти на пороге, неторопливо просматривая почту. В комнате играла музыка. Потом он стремительно направился к комоду, стоявшему аккурат напротив дивана, на который сам же меня усадил, развернулся на сто восемьдесят градусов, и что-то в выражении его прозрачно-голубых глаз изменилось. Он пристально посмотрел на меня из-под очков, словно я возник из воздуха, а не вошел через дверь, и тут же выдал:

— А! Вы специально обученный носильщик книг?

— Да, — я решил, что не заметил этого провокационного выпада.

— Как вас зовут?

— Лев Александрович… Якубов, если это нужно, но для чего вам?

— Как это — для чего? Ведь вы проделали путь с этой бандурой в руках, и будет вовсе не вежливо молча вас отпустить. Спасибо вам. Меня зовут Александр Сергеевич Коваленко. Вы торопитесь? Может, желаете чаю или кофе? — за все время он не сводил с меня глаз, и выдерживать столь долгий зрительный контакт мне было непривычно.

— Спасибо, но я думаю, что мне пора.

— Тогда не смею задерживать.

Смущаясь, я покинул квартиру и остаток пути думал, что заставило меня так сильно напрячься.

Через несколько дней мне вновь пришлось вернуться в дом Коваленко, потому что Орлову приспичило попросить те же самые атласы. На этот раз Александр Сергеевич встретил меня радушно, как старого знакомого.

— Лев Александрович, вот так встреча! Я так понимаю, от Антона Антоновича?

Я кивнул, и, пока пребывал в приятном удивлении от того, что мое имя запомнили, Коваленко вынес мне нетронутую стопку. Порядок книг, завязанный узел — к ним даже не прикоснулись.

— Простите мне мое любопытство, но вы ведь ее даже не разбирали.

— Все верно.

— Вы знали, что Орл… Антон Антонович попросит книги назад?

— Вы неожиданно приятно прозорливы, Лев Александрович. Я не обременяю себя лишними действиями. Мой сосед выполняет со мной этот ритуал по несколько раз в год. Уж не знаю, что он высматривает в этих атласах — я сам пролистал их лишь раз, и больше не притрагивался. Уже бы с радостью отдал ему в качестве подарка, но тот все отказывается.

— Это ожидаемо…

Коваленко не дал случиться неловкой паузе и сразу предложил чай, от чего в этот раз я не стал отказываться.

Пока хозяин был занят на кухне, я с невинным интересом стал осматривать комнаты. Первый удививший меня факт — Коваленко жил совсем один. Ни соседей, ни членов семьи, ни каких-либо намеков на прочее не было. Квартира была явно большой, судя по комнатам, но казалось, что кто-то ее располовинил, отхватив большую часть. Кроме зала, кухни, санузла и большой прихожей она больше ничего не вмещала. Но я не придал этому большого значения и уже совсем скоро сидел напротив хозяина, пока в его большой кружке, источая аромат, дымился кофе.

— Лев Александрович, вы комфортно себя чувствуете?

— Почему вы спрашиваете?

— Мне кажется, что вы смущены.

— В некотором роде. Дело в том, что я не ожидал от вас… внимания. С чего бы вам запоминать простого посыльного, его имя и приглашать на чай? Никогда не поверю, что лишь из вежливости.

— Я снова вынужден сделать вам комплимент за прозорливость. Видите ли, мне всегда любопытно побеседовать с человеком, если за ним кроется интересная личность.

— Особенно с врачом.

— Почему вы посчитали меня интересным? И откуда вы…

— А вы себя таковым не считаете? Иначе я не стал бы спрашивать, смущены ли вы.

— Я не понимаю вас…

— Простите, я увлекся. Мне не хотелось заставить вас чувствовать себя неудобно. Дело в том, что Орлов предупредил меня о вашем визите и вскользь упомянул, что вы его бывший коллега. У вас внимательный и серьезный взгляд, вы не скажете лишнего слова, ведь так? — я в недоумении кивнул, — конечно, это всего лишь две детали, которые я заметил, они могут ничего не значить в отрыве от других, более важных деталей. И — уж простите мою излишнюю наблюдательность — у вас на безымянном пальце застарелый след от хирургического зажима.

Страшное осознание вдруг проникло в мою голову, холодными когтями врезаясь в мозг. Я вжался в кресло, уже приготовившись бежать, и хрипло выдавил из себя:

— Вы что, из МГБ1?

Коваленко, глядя на меня, казалось, сам испугался. Он замер на секунду и вдруг разразился таким неподдельным хохотом, что я и вовсе потерялся, был это смех кровожадного безумца или его вызвало осознание забавной нелепости.

— Лев Александрович, вы весь побледнели, добавьте в чай сахара и выпейте поскорее. Простите меня, ради Бога, я не хотел вас напугать. Повторюсь, это всего лишь наблюдательность — не более. Мне стоило сразу сказать вам прямо, но я не мог удержаться от искушения сделать небольшую провокацию.

— Зачем?

— Я люблю людей. Они интересны мне любые: счастливые, несчастные, разъяренные и озадаченные. Я люблю их, ибо люблю саму жизнь, которая наградила нас этим благим многообразием. Все, чего мне хотелось — попробовать угадать, что вы за человек.

— Вам это удалось. Кто вы?

— Я невропатолог и преподаю в Сеченова.

— Кажется, мне доводилось встречать вашу фамилию в газетах. Вы часто выступаете на научных конференциях?

— Раньше моя жизнь была полна ими, сейчас фокус моего внимания больше сместился на работу со студентами. В свое время я часто ночевал в больнице, разбираясь с интереснейшими случаями, но не так давно мне пришлось значительно урезать это время.

Я мог лишь догадываться, что послужило тому причиной, и совсем новая трость, лак которой поблескивал на солнце, явно могла быть разгадкой. Коваленко был ненамного старше меня и с виду выглядел совсем здоровым. Что приключилось в его жизни — оставалось догадываться. Незнающий человек мог, грешным делом, подумать, что трость нужна была ему больше как деталь многогранного образа, нежели предмет первой необходимости.