– Ну, что ты предлагаешь? – не выдержала она. – Убить его, что ли?!

– Зачем убивать? – ответ был заготовлен давно. – Переселить сюда, на Лепсе. Пускай возвращается на свою кафедру. Очень удобно – рядышком совсем. Добрел до трамвайчика, три остановки прокатился, и в Политехе. А мы поживем, как люди…

Больше за вечер не было сказано ни слова. То ли Кристина не нашлась с ответом, то ли слова Андрея, так или иначе, совпадали с ее собственными мыслями.

* * *

В конце февраля Кристина пару раз ездила в республиканский центр матери и ребенка, располагавшийся на Татарке, неподалеку от госпиталя МВД. Андрей об этом узнал случайно. А, узнав, забросал Кристину вопросами, но был вежливо, но твердо отшит.

– Провериться мне нужно. Только и всего.

Он решил не настаивать. «К чему лезть в душу без мыла, раз человек не хочет говорить? Надумает – поделится».

Кристина в последнее время изменилась – сделалась молчалива, как бы погрузившись в себя. Она не пыталась возражать Андрею, когда тому случалось завестись. Зато стала обидчива, и ее чудесные глаза часто наполнялись слезами. Даже Бандура почувствовал, что с Кристиной что-то не так.

– Ты, часом, не заболела, толстушка?

Кристина только улыбалась:

– Почему это я толстушка?

* * *

23, 24 февраля 1994 года

23 февраля (самого вечера Андрей припомнить не мог, разве что разрозненные детали) Атасов устроил грандиозную вечеринку по случаю очередной годовщины распавшейся на куски «непобедимой и легендарной» Советской Армии. Андрей вернулся домой в состоянии, которое сухие милицейские протоколы называют «порочащим человеческое достоинство». В армии ему служить не довелось, но он полагал, что пьет водку по праву: «Батя оттарабанил за двоих».

Доставившим бездыханное тело Атасову и Армейцу Кристина не сказала кривого слова, а едва собутыльники удалились, стащила с Андрея одежду, укутала одеялом и тихонечко улеглась рядом.

И утром не последовало скандала. Хоть Андрей его с содроганием ожидал. Около полудня она засобиралась.

– Ты куда? – спросил Андрей, мучавшийся, как раскаявшийся, но избежавший возмездия преступник. Если бы она накричала, ему стало бы легче.

– Андрюшенька, – она закончила упаковывать сумку, – ты меня проводишь?

– Куда?!

– Я ложусь в больницу. – Кристина предостерегающе подняла руку. – Ненадолго. Дня на три. Может быть, на неделю. На обследование.

– Какое обследование?

– Гинекологическое. Не беспокойся. Все нормально.

– А почему ты мне не сказала?

– Я хотела… вчера. Мне позвонили из больницы. Там место освободилось. Но… Ты бы меня не услышал…

Они неожиданно быстро добрались на Татарку, хотя и ехали с тремя пересадками. В больнице их, как водится, пустили по кругу: регистратура-ординаторская-приемный покой. Вверх-вниз по этажам и туда-сюда коридорами.

– То, что с тобой, не опасно? – жалобно спросил Андрей. Сама атмосфера больницы действовала на него удручающе. На лицах боль и страх, в воздухе запах лекарств и хлора, крашенные стены, белые халаты.

– Ничего серьезного. – Она погладила его по щеке. – А ты, оказывается, трусишка. – Вид перепуганного Андрея даже поднял ей настроение – раз переживает, значит любит, а именно этот вопрос не шел у нее из головы последнее время. – Трусишка? Зайка серенький?

Андрей замотал головой:

– Знаешь, у деда в Дубечках овчарка была. Здоровенная. Лапы – во… – Андрей максимально развел указательный и большой пальцы, чтобы наглядно продемонстрировать мощь тех лап из прошлого. – Лапищи! Такой пес мировой. Джеком звали. Батя его щенком с Целины привез… Он вечно какую-то живность подбирал.

– А что твой отец на Целине делал?

– Подымал, ясное дело. Как в книге. В «Поднятой Целине».

Это в той, что Брежнев написал?[24]– приподняла бровь Кристина.

Не знаю никакого Брежнева. «Поднятую Целину» написал Шолохов.[25]Даю гарантию национального банка.

– ЕСЛИ НАШЕГО, ТО НЕ НАДО!

– А что, Брежнев тоже что-то писал? М-ц, М-ц… – Андрей свел брови и смачно чавкнул.

– Ну, здравствуйте?! «Целину», и эту… как ее?… «Малую Землю»… Мы же в школе проходили. Ты что, на Луне учился?

– Ничего я такого не проходил.

– Ну конечно. – Она хлопнула себя по лбу. – Ты же малолетка, Андрюшенька. Как же я сразу не подумала. Когда Брежнев стоял у руля, его книги считались гениальными. А как только умер, о них сразу забыли…

– Отсюда мораль, – глубокомысленно изрек Бандура, – не пробуйте пера президентами. Пробуйте экс-президентами.

– Эксов читать никто не станет. Ничего-то ты не понимаешь.

Мимо проплыл доктор, на секунду задержавшись подле них:

– Вы Кристина Бонасюк? Мне Вадим Юрьевич звонил… по Вашему поводу.

– Я…

– Очень хорошо. – Кивнув, доктор поплыл дальше.

– Что за петух неумный? – зашипел Бандура. – Вот дать бы ему по шапочке, чтобы голова в трусы провалилась!

– Т-с… – Кристина прижала палец к губам. – Это же заведующий отделением. Не психуй. Я здесь по блату, еще в августе курс лечения проходила. Сейчас нужно повторить. Или ты уже забыл, что собирался завести семью?

– Ничего я не забывал.

– Вот и хорошо, милый. Лучше про собаку доскажи.

– Классная была псина. Джек. – Андрей улыбнулся, возвращаясь к воспоминаниям детства. – Джек… Лучшего пса я не знаю… – Андрей осекся, – если не считать Гримо, конечно. Хотя, Гримо, как ни верти, был все-таки собакой Атасова. Так вот. Джек ничего и никого не боялся. Кроме ветеринаров. Он, еще в щенячестве, бок распорол. Дед в райцентр ездил, зашивать. И, с тех пор, как он где белый халат видел, так у него от страха ноги подкашивались.

– Ты, Бандура, умеешь перед больницей поддержать…