В начале октября Коллинз написал Берду с просьбой приехать в Бродстэрс. Писатель страдал от ужасной слабости, тошноты и лихорадки. Он маялся бессонницей, и его травмировал малейший шум. Возможно, причиной этих симптомов была слишком усердная работа. Он вернулся в Лондон скорее, чем планировал, опасаясь резкого ухудшения болезни и неспособности завершить книгу. Некоторое время он провел в постели, и характерное для него общее нездоровье дополнилось ревматизмом и расстройством печени. Берд рекомендовал хинин и калий, а также мощную микстуру на основе опиума и спирта, известную как лауданум. Трудно сказать, насколько серьезно он был болен, но в любом случае Коллинз жил в городе с нездоровой атмосферой — туманами, дождем, сыростью, это был промозглый и грязный город, где господствовали кашель и простуда и никто не чувствовал себя по-настоящему хорошо.

Диккенс узнал о болезни Коллинза от Фрэнка Берда, который был и его доктором, и пообещал помочь другу; ему тоже был знаком страх оказаться неспособным успешно укладываться с работой в назначенное время, и он заверил Коллинза, что при необходимости примет участие в написании книги: «В крайнем случае я смогу сделать это так, что никто не заметит разницы между нашим стилем». Предложение было сделано с наилучшими намерениями, но, вероятно, звучало несколько оскорбительно, словно в манере письма Коллинза не было ничего уникального, такого, что нельзя имитировать и поставить на поток.

В начале ноября Коллинз сообщил матери, которая проживала вне Лондона, в Танбридж-Уэллсе, что чувствует «простуду в голове, простуду в горле, простуду в груди». Единственным средством согреться оставался разбавленный водой подогретый бренди. Однако профессионализма хватало, чтобы одолевать невзгоды и ни разу не провалить дедлайн. Он писал даже в постели, иногда диктовал строки романа доктору Берду. Он был совсем слаб в середине месяца, когда наконец закончил «Без права на наследство» в канун Рождества, в два часа ночи. С огромными усилиями, но он прорвался.

Панические атаки и общая слабость отчасти могли быть следствием прописанного ему Бердом лауданума. Это средство снимало или ослабляло сильную боль, вызванную ревматизмом и подагрой. Его в те времена считали вполне обычным препаратом, входившим в состав патентованных «Капель Бейтли» и «Успокоительного сиропа матушки Бейли», во многих лавках такие средства можно было приобрести за три пенса. Как джин в XVIII веке, лауданум помогал справляться с убожеством жизни. Однако он создавал зависимость, и лишь немногие могли избавиться от приверженности к этому веществу. Берд прописал Коллинзу лауданум в 1861 или 1862 году, и после того писатель так никогда и не расстался с препаратом. Он употреблял его во все больших объемах, пока не дошел до того, что, по рассказам очевидцев, мог проглотить одним махом целый стакан, способный убить дюжину человек, непривычных к медикаменту.

Тут можно упомянуть де Куинси и Кольриджа, также пристрастивших к лаудануму, однако Коллинз не разделял экстравагантность их поведения и их демонстративную жалость к себе. Он никогда не относил себя к «расе обреченных», он просто считал себя инвалидом, нуждающимся в облегчении страданий. Он склонен был даже восхвалять лауданум. Один из его персонажей спрашивает: «Кто изобрел лауданум? Благодарю его от всего сердца, кем бы он ни был. Если бы все несчастные бедолаги, мучающиеся болью тела или разума, которым он даровал утешение, смогли собраться воедино, чтобы воспеть ему хвалу, какой бы получился хор!» Это чувства самого Коллинза. Он также полагал, что лауданум стимулирует и одновременно успокаивает. Очищает мозг и помогает сосредоточиться.

Но в итоге средство производило дегенеративный эффект и становилось источником серьезной зависимости, а не восстановления сил. Во время путешествия в Швейцарию он обнаружил, что аптекари этой страны предоставляют лишь ограниченное количество препарата, его спутник вынужден был посетить четыре разных заведения, чтобы купить необходимый Коллинзу объем. В последующие годы у него в результате наркотической зависимости начались нервные галлюцинации. Он видел другого Уилки Коллинза, сидящего за письменным столом и пытающегося завладеть его рукописью. Тогда «настоящий» Коллинз приходил в себя. По ночам он спускался по лестнице и видел сонм духов, которые старались столкнуть его вниз. Иногда ему являлась женщина с зелеными бивнями, а иногда чудовище с «огненными глазами и огромными зелеными клыками».

Один из персонажей «Лунного камня», Эзра Дженнингс, сокрушается, что «даже добродетели опиума имеют пределы. Развитие заболевания постепенно вынуждает меня злоупотреблять опиумом, в итоге я чувствую, что меня постигает кара. Моя нервная система истрепана, мои ночи наполнены кошмарами». Возможно, это не совсем точное описание нервного состояния Коллинза, но оно отражает его опасения; слабость, подверженность препарату ужасали Коллинза. Это было не только физическим, но и моральным падением. Его воля и способность к суждениям подвергались опасному воздействию. Он понимал, что это вред для здоровья и унижение личности.

Первое издание «Без права на наследство» вышло тиражом четыре тысячи экземпляров, к вечеру первого дня продаж осталось лишь четыреста. Morning Advertiser сообщает: «Литературные слухи доносят до нас совершенно невероятную сумму, полученную сообразительным автором за эту работу». Успех породил пародию — Брет Гарт написал «Без права на титул» («Без титула»). Однако отзывы рецензентов были не столько безусловны. В Reader писали, что «у нас романы превращаются в череду превратностей законной любви и навязчивых пристрастий, в то время как во Франции они основываются на любви и страсти, не всегда соответствующих правилам приличия». Коллинза относили к осуждаемой французской школе.

В конце концов, Коллинз поднимал вопрос о судьбе и правах незаконнорожденных, а его героиня выдавала себя за другого человека и использовала обман. Как могла она оказаться в центре викторианского романа? И все же она была настоящей героиней Коллинза. По его собственным словам, она была «решительной и импульсивной, умной и авторитарной, она не из тех образцовых женщин, которые хотят, чтобы мужчина присматривал за ними и защищал, ее идеал (хотя она, возможно, не думает об этом) — тот, кого можно назвать подкаблучником». Женщина изобретательная и целеустремленная совершенно не походила на викторианский стереотип «домашнего ангела».

Коллинз применил все средства своего таланта, чтобы изобразить Магдален Ванстоун хищной, мстительной и энергичной, она безжалостна в построении планов брака с врагом, в какой-то момент обдумывает самоубийство, глядя на море в Олдебурге. Если пройдет четное число кораблей, она будет жить, если нет, умрет. Это одна из самых ярких сцен в романе, который по праву можно назвать интригующим и полным событий.

Образ Магдален и некоторых других героинь Коллинза наводил некоторых критиков на мысль, что писатель был феминистом, опередившим свое время. История молодой женщины, сражающейся и терпящей поражение в мире викторианских правил, должна была находить отклик у тех женщин (и мужчин), которые изнемогали под грузом условностей. Тот факт, что Магдален возрождается благодаря любви хорошего человека, не отменяет страсти и вероломства, с которыми она становится хозяйкой собственной судьбы. «Не имеет значения, — ответила она тихо из сумрака. — Я достаточно сильна, чтобы страдать и жить. Другие девушки на моем месте были бы счастливее, они бы страдали и умерли. Не имеет значения, то же будет и через столетие…»