этот малец присутствовал на большинстве. Пролистывая фотоальбом, можно было наблюдать его старение, но ни осколка воспоминаний не осталось внутри меня. Для меня он был совершенно чужим, подкидышем.

Этот мужчина… Тони… Он часто приходил проведать меня. Зайдя в комнату, он молча брал мою руку и гладил ее, касался к ней небритый щетиной и целовал.

– Пап, – сказал он мне однажды, когда мы были совсем одни. – Ты действительно меня не помнишь, пап?

Принимая суровую действительность, я так и не смог пропитаться к нему отцовскими чувствами. Я понимал, что он мой сын. Я знал, что забыл его. Но как можно полюбить совершенно незнакомого мужчину? Как можно испытывать к нему чувства и гордиться им? Взвесив свои чувства, я сказал ему следующее:

– Тони… Я знаю, что никогда не был тебе отцом… Ты бы хотел, чтобы я надел свой праздничный костюм и, сохраняя непринужденную статность, пришел к тебе в день твоей свадьбы. Я думаю ты все понимаешь, ведь ты – взрослый мужчина. Я не чувствую к тебе совершенно ничего, но будь уверен, если бы в моей груди пробудились былые чувства, я безмерно бы гордился тобой. Ты – не разочарование, не думай так. Проблема во мне, Тони. Только во мне…

– Не забывай меня… Не забывай… – Он смотрел на меня глазами, полными мучительных страданий, но я ничего не мог поделать. Лишь теплая постель, что стала моим смертным одром, меня беспокоила. Лишь постель и старый родительский ковер, на котором я проводил свои сны.

Через неделю Тони женился и я больше никогда его не видел. Мне не было тяжко мириться с этим, но я скучал по его щетине и иногда даже чувствовал слабое покалывание в своей ладони.

11

Спустя определенное время меня перестали пичкать психотропами. К этому моменту я стал бесполезным и беспомощным, не стоило сомневаться, что годы, отведенные мне, подходили к концу. Я уже давно не жил, а лишь наблюдал за жизнью вокруг меня. За беспрестанными хлопотами Анны, ее стремлением хотя бы отчасти облегчить мою жизнь.

Она не была красавицей, от ее прежней не осталось ровным счетом ничего. Ее лицо изуродовано временем, губы спрятались под десна, а глаза, когда-то яркие и прекрасные, высохли и потеряли блеск. Мы были живыми трупами, мечтающими восстать из мертвых. Наша любовь – не любовь вовсе, а ее жалкие объедки. Мне было жутко сознавать весь мир, перевернувшийся с ног на голову, и в то же время мое сердце корежило некогда живыми воспоминаниями. Вот он – я, двадцатилетний и вечно молодой, встретивший девушку своей мечты, намного красивее той, что со мной сейчас. Имеет ли это значение или то, что прошло, уже не касается нас теперешних?

Однажды я проснулся среди ночи и увидел ее лицо так близко, что даже вздрогнул от страха. Она уже не была собой. Я лежал со старухой с обвисшей грудью, не имеющей черт лица, так и не распробовав до конца вкус нашей мертвой семейной жизни. В ту ночь мои слезы пробили броню сумасшествия. Мои щеки пылали огнем, а я беспрестанно плакал.

– Почему ты плачешь? – проснулась Анна и я ужаснулся ее голосу.

Мотая головой, я мечтал не видеть ее. Было бы проще, если бы я был один. Тогда безумие казалось бы мне всего лишь частью моей повседневности, а не якорем, уже остановившем нас в пустыне вод. И пусть море бушевало не так, как прежде, мы навсегда застряли среди его глубин.

Она заснула, держа меня за руку, а я уставился в потолок и превращал себя в точку. В едва различимую, вовсе не существующую точку, у которой нет ни чувств, ни форм, ни каких-либо иных атрибутов. Я лежал и голова моя гудела как никогда. Готов поспорить – такой печали я еще не испытывал. Готовясь отойти ко сну, я знал, что уже не проснусь, и мне хотелось лишь одного – в последний раз взглянуть на того уродца, что наблюдал за мной все эти годы. На того человека, что прячется за серебристой поверхностью зеркала.

Напрягая давно онемевшие мышцы, я встал с кровати и увидел медицинскую утку, лежащую подо мной. Я никогда не видел ее прежде, но судя по всему, она давно разделяет мои страдания.

Тихо скрипнув дверью ванной комнаты, я вошел внутрь и щелкнул свет. Оттуда, из отражения заляпанного зеркала на меня пялился лысый морщинистый уродец. Остатки волос стояли дыбом на его гладкой, как полированная сталь, голове. На лице его не было эмоций, были лишь провисший подбородок, впалые глаза, и давно утратившие цвет брови. Я подошел поближе, чтобы разглядеть его, и этот уродец, издеваясь, двигался в такт всем моим движениям. Я разглядывал дряблые кожу и мышцы, всматривался в его крошащиеся зубы, и с трудом признавался себе, что этот уродец – я.

Тот самый я, который так долго прятался в самых отдаленных уголках моей ничтожной души. Тот я, что никогда не принимал последствия своих решений, навсегда забывший о том, что он способен жить. До меня доносились звуки, совсем не похожие на реальные, и, возвращаясь все глубже в прошлое, я начал понимать, что никогда не был самим собой. Ведь это не моя жизнь, а жизнь кого-то другого. Кого угодно, но не моя.

Беспорядочными отрывками ко мне возвращалась память. Я видел дождливый Лондон и видел ее. Ту самую маленькую девчонку, с которой возжелал разделить свой мир. Мне было тринадцать, и в тот никогда не существовавший день она должна была появится из-за угла и стать моим верным спутником. Я чувствовал жалость к ней и безумно скучал. Почему она так и не появилась, но почему я помню о ней? Помню ее заносчивость и любезный тон, помню ее бледную кожу и беспричинную тягу ко мне. И самое главное – я помню, что знал ее не такой, какой она была на самом деле.

Смотря в собственное отражение, я прощался с Анной. Ей придется одной доживать эту тяжелую, сгорбившую ее жизнь. Мне было до жути страшно за нее, до ужаса обидно. Она была всем, что у меня есть, она состарились, сохраняя верность ко мне. Но она всегда была нереальной. И если я покину ее сейчас, то сделаю ее жизнь спокойнее.

Прощаясь со всем, что меня окружало, я потянул свою руку к зеркалу, и оно поглотило мои кривые пальцы. По моему телу пробежала дрожь, но я чувствовал, что должен это сделать. Следом за правой рукой, я потянул