В другой статье делалось смелое предположение:

«Молодой автор Борис Григорьев (и это очевидно из его рассказов) – мальчик из крепкой советской семьи. Из такой семьи, про которую с гордостью говорят – ячейка общества. С юных лет родители своим примером воспитывали в Боре уважение к труду, гордость за свой народ, целеустремленность и неуспокоенность в решении сложных задач».

«Одаренный комсомолец» читал все это, сидя на железной кровати с провисшими пружинами, съежившись в бледном пятне дежурной лампы, запертый в четырех стенах сурового заведения, похожего на тюрьму.

– Откуда они это все берут? – недоумевал Боря в разговоре с Циклопом. – Неужели все, о чем говорится в статье, они увидели в моем маленьком рассказе про мальчика, который страдает от того, что у него нет друзей? Или в другом рассказе про то, как погибли его родители?

Николай Давыдович мрачно шуршал газетой. Наконец он сложил ее вчетверо и вежливо поинтересовался:

– Можно, я возьму себе на память эту статью?

– Конечно, берите, Николай Давыдович, – обрадовался Борис. – У меня таких еще полтумбочки.

– Скажи мне, Боря, – Циклоп стал строг, – ты ведь уже не боишься, что люди возненавидят тебя? Ты не веришь, что являешься причиной несчастий и катастроф?

Мальчик пожал плечами.

– Кстати, – спохватился Циклоп, – а ты действительно страдаешь?

Боря вопросительно уставился на учителя.

– Я – про твой рассказ, в котором у мальчика не было друзей, – пояснил тот.

– Ах, это… – улыбнулся Борис. – Сейчас уже не страдаю, Николай Давыдович. Потому что у меня здесь есть друг!

– Вот как, – обрадовался Циклоп. – Кто же он?

– Его зовут Игорь Таратута. Мы с ним очень похожи. Даже внешне. А еще – он мой Данко.

– Данко? – удивился Николай Давыдович. – Почему Данко?

Борис замялся. Казалось, он проговорился о том, о чем хотел промолчать.

– Ну, – протянул он неопределенно, – я его так вижу.

– Ты видишь его с сердцем в руке? – уточнил учитель.

– Не с сердцем… – нехотя поправил Борис. – С огнем.

Он опасался, что Циклоп встревожится от этих признаний. Но тот оставался невозмутим. Казалось, он был занят какой-то собственной недосказанной мыслью. Поэтому лишь рассеянно пробормотал:

– Надеюсь, твой Данко ничего не подожжет.

– Подожжет, – громко возразил Борис и сам испугался своих слов. – Он уничтожит своим огнем Африку, Америку, Австралию и даже Антарктиду.

Циклоп посмотрел на него как-то странно.

– Скажи, Боря, – произнес он вдруг, – а в интернате знают о том, что ты уже достаточно известный, набирающий популярность писатель?

Бориса этот вопрос заставил нахмуриться.

– Вообще-то, – сказал он расстроенно, – у меня прозвище Писатель… Но про мои публикации в журналах здесь не знают…

– Или не хотят знать, верно? – закончил его мысль Николай Давыдович.

Боря кивнул.

– Здесь презирают писателей.

– Вот что, – Циклоп поднялся со скамейки, – ты не показывай никому свои рассказы. И статьи в газетах не показывай.

Мальчик смотрел на него с непониманием.

– Видишь ли, – учитель поправил очки, – есть люди, которым претит чужой успех, которых раздражает чужой талант. Я полагаю, что ты можешь осложнить себе жизнь, окружая себя завистниками и насмешниками. Я очень волнуюсь за тебя, мальчик. Ты… дорог мне.

Глаза Бори заблестели. И у Циклопа предательски зачесался нос, а единственный глаз под стеклянной линзой заволокло соленой сыростью. Мальчик неуверенно подался вперед и ткнулся лицом в пиджак своего большого друга. Тот стоял, сопя носом, гладил Бориса по темным, мягким волосам и смотрел куда-то вдаль невидящим взглядом.

На прощание они пожали друг другу руки. Как мужчина мужчине. У самых ворот Циклоп обернулся, что-то вспомнив.

– Боря! – крикнул он весело. – Завтра я увижу Руслана Руслановича – твоего преподавателя из Дворца пионеров. Что-нибудь передать ему?

– Большой привет! – в тон учителю прокричал Борис. – Потом, словно что-то сообразив, добавил: – И благодарность! Огромное ему спасибо!

Уже оказавшись на улице, на полпути к автобусной остановке, Николай Давыдович остановился, покачал головой и вздохнул. Затем он вынул из кармана сложенный вчетверо газетный лист, бросил его в урну и зашагал дальше своей грузной неторопливой походкой.

На следующий день Борис узнал, что встреча Циклопа с Русланом Руслановичем так и не состоялась. В тот самый момент, когда вчерашняя беседа подходила к концу и Николай Давыдович уже поднялся с горячей от полуденного солнца скамьи, на другом конце Ташкента треснула подмытая стремительными потоками воды опора дамбы. Десятки людей, стоявших на ней и любовавшихся грандиозным гидросооружением, в один миг оказались в крошеве из скрежещущего, обваливающегося рваными ломтями бетона. Еще через мгновение их поглотил грязный бурлящий водоворот. Вода, спасительная и желанная в этом оазисе посреди жаркой пустыни, в одно мгновение стала губительной и безжалостной.

Среди экскурсантов на дамбе стоял и Руслан Русланович. Он привел с собой пионеров – участников «Литературных четвергов».

Боря был потрясен этим известием.

– Какое несчастье! – громким шепотом сказал он Таратуте. – Столько людей погибло!

Шел урок географии, и Борин друг мрачно сидел за партой, устремив невидящий, прищуренный взгляд в одну неподвижную точку. Пять минут назад Светлана Андреевна – миловидная, белокурая молодая учительница – вызвала Игоря к доске, но тот отказался отвечать урок. Он сидел молча, поджав губы и сцепив руки перед собой на столе.

– Значит, опять двойка, Таратута, – резюмировала Светлана Андреевна.

Этот непонятный никому номер Игорь выкидывал всякий раз, когда шел урок географии. И каждый раз молодая учительница, словно соревнуясь в упрямстве со своим учеником, начинала урок именно с него.

– Таратута нам сейчас ответит… Таратута продемонстрирует нам, как он усвоил тему предыдущего занятия… Таратута расскажет нам о том…

Игорь бледнел, зло щурил глаза и отворачивался к окну.

– Не выучил, Таратута? – расшифровывала его поведение учительница.

– Я не буду отвечать… – коротко, но твердо бросал мальчик и еще больше бледнел.

– Почему? – допытывалась Светлана Андреевна.

Но Игорь больше ничего не объяснял.

– Значит, опять двойка, Таратута, – растерянно разводила руками женщина. – Не знаю, как ты закончишь полугодие. Переэкзаменовка – это… это карцер, Таратута!

Светлане Андреевне и самой было жутко произносить такую угрозу. Учительница с недоумением и мольбой вглядывалась в глаза мальчика, но ничего в них не видела, кроме ненависти или холодной решимости.