Впервые в жизни Борис был окружен только своими книгами. Циклоп их уже не забирал у него. Они лежали везде: на подоконнике, на столе, на стульях и даже на полу. А он все писал и писал…

Через год Бориса приняли в Союз писателей Узбекистана, а еще через три года произошло событие, после которого прятаться от людей было уже нельзя: Боря Григорьев стал лауреатом Государственной премии Узбекской ССР им. Хамзы.

– Хватит затворничать! – весело сказал он сам себе, распахивая занавески на окнах. – Пора выходить в свет!

Лауреатство Бори совпало в его жизни с одним знаменательным знакомством.

Перед тем как вывести Бориса «в свет» из его маленькой комнаты, Циклоп нанес ему визит. Он пришел не один.

– Знакомься, – сказал учитель. – Это Матвей Сергеевич Лифанов – тот самый человек, который любезно уступил тебе на время эту комнату.

Матвей, улыбаясь, протянул Борису мягкую ладонь.

– Здравствуй, лауреат! – сказал он приветливо.

Боря смутился:

– Вы знакомы с моими произведениями? – Он обвел взглядом разбросанные по комнате книги и журналы.

– Я знаю о тебе все, – важно произнес Лифанов. – Или – почти все…

Ему было немногим за тридцать. Коренастый, темноволосый, с большим мясистым носом и необычайно живыми глазами, Матвей смотрел на Бориса снизу вверх, но при этом излучал совершенно неоспоримое превосходство. Он говорил отрывисто, громко, часто похохатывая не к месту и всегда умудряясь заглянуть собеседнику прямо в глаза. С самого начала он вел себя как человек, от которого зависит Борина судьба.

Бориса это раздражало. Несмотря на свой дар, он понятия не имел, какая фатальная роль уготована этому коренастому человеку в его собственной жизни и в жизни его сына.

Кроме того, для Бори всегда оставалось загадкой, что связывало Циклопа с этим неизвестно откуда взявшимся Матвеем. Он ломал голову, какие взаимные интересы могут быть у этих совершенно разных и по характеру и по возрасту людей.

– У тебя начинается самостоятельная трудовая жизнь, – сообщил Борису Лифанов. – Благодаря хлопотам Николая Давыдовича ты будешь сотрудником Республиканского архива. Поздравляю!

Циклоп хлопнул Борю по плечу и подмигнул:

– Это тот самый архив, в который ты мечтал попасть! Только сейчас он находится не в сарае, а в современном многоэтажном здании. Я же говорил тебе: мечты сбываются!

– Сотрудником архива? – Борис поморгал. – А… мои книги?

– Книги подождут, – отрезал Матвей. – Они останутся здесь. Не таскать же их с места на место, правда? Кроме того, где же еще черпать материал литератору, как не в архиве? – И он хохотнул.

– Спасибо… – Боря замялся. – Но я хотел бы… писать. И еще учить детей литературе. Как Николай Давыдович…

Циклоп серьезно посмотрел ему в глаза.

– Ты будешь учить детей. Обещаю тебе. Поработаешь какое-то время в архиве, а потом приступишь к занятиям. По четвергам. Во Дворце пионеров.

Борис подумал, что ослышался:

– «Литературные четверги»?

Государственный архив Узбекистана располагался в красивом трехэтажном здании, недавно построенном в черте Нового города. Борис добрался туда на автобусе. Он ехал, прислоняясь лбом к оконному стеклу и задумчиво разглядывая картины молодой, шумной, цветущей жизни.

В свой первый рабочий день Борис надел серую рубашку с немодным галстуком, взятым напрокат у Циклопа, и просторный льняной костюм из его же гардероба.

– Вы к кому? – строго спросила его женщина в стеклянной будке на проходной.

– Я на работу, – ответил Борис и, бледнея от гордости, добавил: – Моя фамилия Григорьев.

– Сейчас, – сказала женщина и, захлопнув окошко, углубилась в изучение бумажек и формуляров, рассыпанных на столе.

Наконец она отыскала нужную карточку и, опять распахнув окошко, громко спросила:

– Муслим?

– Что? – не понял Борис.

– Я говорю – Муслим Пригорин?

– Не Пригорин, а Григорьев! – нетерпеливо поправил Боря. – И не Муслим, а Борис. Борис Максудович Григорьев.

Женщина вновь углубилась в изучение формуляров и бумажек и через некоторое время разочарованно вздохнула:

– Нету такого…

– Не может быть! – запротестовал Боря. – Я – ваш младший научный сотрудник. Мне сказали, что…

– Вы Григорьев? – услышал он за спиной и обернулся.

Перед ним стоял благообразный старичок, словно сошедший с обложки иллюстрированного журнала «Советский аксакал».

– Мне по поводу вас звонил Николай Давыдович, – пояснил он и наклонился к женщине в окошке: – Пропустите, Алла Аркадьевна, это новый сотрудник отдела специального изучения фондов.

– Сотрудник… чего? – удивленно переспросила женщина, но старичок уже распахнул перед Борисом створку турникета:

– Проходите, молодой человек, я покажу вам ваше рабочее место.

Рабочее место состояло из стола и стула, задвинутых в самый дальний угол просторной, светлой комнаты, заставленной стеллажами и высокими металлическими шкафами.

– Здесь вам никто не будет мешать, – заверил старик. – Начинайте вон с того ящика.

Борис удивленно осмотрелся:

– Мешать… чему? Что делать-то нужно?

– Читать, – кротко улыбнулся старичок. – Нужно только читать. И заносить данные по каждому документу на отдельную карточку. В итоге получится картотека. Подробная картотека всего, что хранится в этой комнате.

– Картотека? – растерянно переспросил Борис, оглядываясь по сторонам, словно не веря своим глазам. – Я ее буду составлять один ? Да здесь работы года на два.

– Хоть на пять, – снова улыбнулся старик. – Вы куда-нибудь торопитесь, товарищ Григорьев? Нет? Тогда приступайте. И удачи вам.

Он ухватил обеими руками Борину ладонь, потряс ее и направился к выходу.

Так для Бориса начались рабочие будни.

Его необычайно удивляло, что он работал в полном одиночестве. Каждое утро, миновав проходную, он словно делал шаг в другой мир. Вдруг разом умолкал шум многолюдной и веселой улицы, распадались талыми брызгами приветствия незнакомых коллег, шуршание шагов в коридорах. Боря открывал ключом дверь своего странного убежища, пропахшего бумажной пылью, щелкал выключателем и погружался в гробовую, унылую тишину.

Его ежедневное восьмичасовое заточение в бумажном склепе отличалось от его недавнего затворничества только тем, что теперь он тоннами читал всякую всячину – по большей части скучную и никчемную – и почти совсем не писал . Трижды он пристраивался со своей клеенчатой тетрадью на самом краешке рабочего стола, заваленного пожелтевшими бумагами и пыльными папками, и трижды закрывал ее в растерянности. Не писалось. Его почему-то внезапно оставили яркие картины и образы, покинули давно знакомые герои, растворились в гулкой тишине диалоги и реплики. Здесь, в этом бесстрастном и скучном архиве, Боря был недоступен для них. Может быть, поэтому, и еще потому, что молодому лауреату не нашлось иного занятия, кроме заполнения каталожных карточек, Борис возненавидел свою новую работу.