Николай схватил шпагу за лезвие поближе к рукояти и со всей силы запустил ее в татя. Расстояние было совсем небольшим, и через мгновение ее тяжелый эфес врезался прямо в висок разбойника. Его ноги подкосились, рука повисла, и из рукава выпал шипованный тяжелый металлический шар с тонким кожаным ремешком, который был привязан к кисти руки татя. Бородатый широкоплечий мужик грузно рухнул на землю. Грешем удивленно смотрел то на привязанный к руке разбойника металлический шар, то на своего спасителя.

– Ты уже второй раз спасаешь меня от смерти, Ник! – воскликнул он.

– Ничего, как-нибудь вернешь должок, – усмехнулся Николай, поднял с земли шпагу и равнодушно вытер лезвие о кафтан убитого татя.

Над рекой грохотали беспорядочные выстрелы, звенели сабли. Это наконец-то дружина начала оттеснять многочисленную ватагу разбойников. Оттого они и были столь храбры, что напали на большой посольский караван. Но они не учли, что у охраны кроме холодного оружия есть еще и мушкеты. Людям Николая понадобилось время, чтобы их зарядить, а когда открыли из них пальбу, тогда разбойники и не выдержали. Они с криками, беспорядочно, вначале по одиночке, а затем и толпами стали убегать с места схватки подальше в лес. Теперь ловцам удачи стало не до добычи. Они старались спасти свои жизни. Многие из них с мушкетами встретились впервые в жизни. Меньше чем через полчаса с нападавшими было покончено. На берегу остались валяться десятка два, а то и больше трупов. Среди них были и двое знакомых Николаю ушкуйников. Как раз те, которые стояли в дозоре и должны были предупредить о нападении разбойников.

– Еще легко отделались, боярин, – тихо произнес один из подошедших к нему купцов. – Если бы не ты, еще неизвестно – чем бы все это закончилось.

Остальные купцы лишь закивали в знак согласия.

– Я царю слово дал, что доставлю в Москву английское оружие и новый договор, – так же тихо ответил Николай, глядя на готовящихся к отплытию караванщиков.

– Данное деловым человеком слово – оно весьма важное, а данное слово царю – втройне по важности будет! Ибо ты слово дал не только царю нашему, но и всему народу Великой Руси и Богу! – наставительным тоном ответил купец.

Уважительно поклонившись, он вместе с другими купцами пошел готовить суда каравана к отплытию. В это время товарищи по походу отделяли своих погибших от чужих. Они отбирали у разбойников оружие и другие полезности, а с телами татей особо не церемонились: побросали волкам на съедение за ближайшими кустами. Над своими сотворили скорую панихиду и закопали на пригорке. Караван уходил от места ночной стоянки, а Николай стоял у борта ушкуя с непокрытой головой и неотрывно смотрел на берег. Там на пригорке сиротливо белел православный березовый крест.

Прошло еще полтора месяца, и караван благополучно прибыл в Москву. Она встречала Николая перезвоном колоколов, и от этого звона сладко защемило сердце. Был какой-то православный праздник, и люди целыми семьями торопились в церкви. Николай не очень-то и разбирался в церковных праздниках, но тем не менее на душе у него было тепло и радостно. Сколь долго он не был на родной земле. Как успел соскучиться по русскому говору, совершенной простоте неспешного задушевного вечернего разговора. И как же был ему холоден английский остров по сравнению с духом родной земли – с ее трескучими морозами, игрой в снежки, быстрой ездой в санях под переливчатый звон бубенчиков да озорными катаниями с ледяных горок на Масленицу. «Лучше своей земли нет ничего на белом свете!» – мысленно воскликнул Николай и направил стопы к дому своего крестного – боярина Алексея Никифоровича, а весь товар и оружие оставил на попечение сэра Грешема на Английском дворе.

Николай нарушал незыблемое правило. Боярину по статусу не полагалось ходить по городу пешком, но ему было просто приятно ступать по родной земле. На одном плече у него была большая кожаная сума с многочисленными подарками, а на другой даже как-то символично висела сложенная шкура убитого им собственноручно английского медведя. Народ удивленно смотрел на статного высокого боярина с огромной шкурой медведя на плече и удивленно цокал ему вслед языками, а Николай лишь усмехался и шел дальше.

Он шел по знакомым улицам, мимо знакомых домов, и чем ближе подходил к дому крестного, тем ноги сами собой ускоряли ход. Вот и ворота, из которых он, казалось бы, совсем еще недавно отправился на далекий Альбион. Николай нетерпеливо постучал эфесом шпаги в ворота. За забором послышалась возня, а затем раздался голос старого слуги:

– И кого это несет к честным людям в то время, когда порядочных людев дома нетути? Хозяев нетути в доме! Они есчо все на службе в церкви находються! Апосля приходьте!

– Пантелей! Открывай скорее, свои пришли!

Загрохотал засов, и ворота слегка приоткрылись. Старый слуга некоторое время удивленно глядел на Николая, потом бросился наземь и стал ему истово кланяться.

– Наконец-то наш дорогой молодой боярин из заморских земель возвернуться надумал! – запричитал он. – Вот же радость-то какая боярину Алексею Никифоровичу будет-то!

– Вставай, Пантелей, не то свои старые колени совсем застудишь! – рассмеялся Николай. – Чай, уже осень на дворе!

Слуга поспешно вскочил, но не переставал кланяться. Он хотел уже закрывать ворота, но тут послышались перестук лошадиных копыт и грохот колес. Николай выглянул за ворота. Он узнал коней и коляску крестного. Тот ехал в ней всей семьей и важно глядел по сторонам. Простой люд уважительно снимал шапки и низко кланялся боярину. Как-никак, а судья Земского приказа и фактический правитель Москвы. Коляска подкатила к воротам. Алексей Никифорович первый степенно сошел с нее, а Николай вышел ему навстречу. Крестный сразу и не поверил своим глазам. Даже как-то вначале растерялся, но тут же пришел в себя. Сам бросился к Николаю и закричал на всю улицу:

– Радуйтесь, люди! Мой крестник из Англии вернулся!

Крестный радостно обхватил Николая. Сжимал в своих объятиях. Отстранял его на расстояние вытянутых рук. Восхищенно разглядывал его, а затем снова прижал к себе и троекратно расцеловал. Весь люд, проходящий мимо его дома, дружно поздравлял главу города с двойным праздником.

– Ну, пошли в дом! Расскажешь, крестичек ты мой дорогой, как тебе жилось за холодным морем, что сумел полезного сделать за это время? Как люди там живут? – безостановочно говорил Алексей Никифорович, одновременно радостно похлопывая Николая по плечу. – Ну, давай-давай, проходи, не стой у порога. Прислуга уже, поди, стол успела собрать. Сегодня же праздник великий – Рождество Пресвятой Богородицы!

Крестный повернулся к Успенскому собору, трижды перекрестился и низко поклонился. Он благодарил Пресвятую Матерь за благополучное возвращение крестника домой. Одновременно он гордился своим будущим зятем. Хоть тот и молод был, но заслуги перед Отечеством и царем уже имел немалые. Даже перстнем с драгоценным камнем одарен самим Иваном Васильевичем, и это, по мнению крестного, было лишь только началом славного пути его крестника. Но больше всех, причем именно самому факту возвращения Николая, радовалась Марфа. Она всеми силами старалась себя сдерживать и не показывать свою взволнованность, но от нахлынувших чувств ее глаза излучали счастье такой силы, что солнце, казалось, уступало ей и в яркости, и тепле. Николай почувствовал на себе чей-то настойчивый взгляд и обернулся. Марфа тут же потупила взгляд, а Николай так и застыл, глядя на ее лицо. Девушка действительно похорошела за тот год, который он провел вдали от нее. Алексей Никифорович только что торопил Николая в дом, но заметив, как тот глядит на его дочь, довольно усмехнулся и подмигнул жене. Та в это время стояла на пороге дома и внимательно наблюдала за молодыми.