В этот момент один из гобеленов чуть колыхнулся.

Позади этого гобелена Мабель, вся обратившись в слух, размышляла:

«Что же мне предстоит узнать? Уж не сокровенную ли тайну Маргариты? Неужто я наконец узнаю, почему из всех ее любовников в живых остались лишь Мариньи и Валуа? Почему Ангерран вышел невредимым из смертельных объятий Маргариты?»

– Говорите, сударь! – сказала королева, и на лице ее отразилась задумчивость, вызванная, вероятно, воспоминаниями об упомянутом Мариньи двойном любовном прошлом.

– Мы одни? – уточнил первый министр. – Поймите меня, сударыня: то, что я собираюсь сказать, не должна слышать ни одна живая душа!

– В моих покоях только Мабель, а Мабель не слушает, не смотрит. Она слышит и видит только тогда, когда я ей это приказываю. Но прежде поднимитесь…

На этот раз Мариньи повиновался и встал навытяжку перед королевой.

Первый министр Людовика X заговорил голосом тихим, хриплым, дрожащим:

– Маргарита, семнадцать лет назад, в одну из мартовских ночей, когда небеса, вероятно, прогневавшись, ниспослали на землю гром и молнии, в один из уединенных домов в окрестностях Дижона вошла молодая девушка. С ней был всадник, который поддерживал ее и приободрял, и пожилая женщина, которой предстояло о ней позаботиться. Девушка ужасно страдала, и ей пришлось призвать на помощь все свое мужество, чтобы дойти до этого дома… так как она вот-вот должна была стать матерью.

При первых же словах этого рассказа глаза Маргариты странным образом расширились, сердце застучало глухими ударами, а по телу прошла нервная дрожь.

– В эту самую ночь, – продолжал Ангерран де Мариньи, – девушка произвела на свет очаровательное дитя, прелестное, как амуры: уже через несколько часов после рождения на его миленьких губах играла восхитительная, как заря, улыбка.

Маргарита с трудом сдержала рыдание.

– С первой же минуты, – продолжал Мариньи, – мать прониклась к ребенку любовью и обожанием. Прониклась настолько, что несмотря на ужасные опасности, провела в этом уединенном доме трое суток. Однако же ее ждала другая жизнь, вследствие чего она вынуждена была расстаться со своим ангелочком, пусть и ненадолго. Всадник, который был спутником этой матери, этот всадник, бывший любовником этой девушки, уехал, увезя ребенка с собой. Уехал с пожилой женщиной, которая, по мере сил, ухаживала за молодой матерью. В тысяче шагов от дома всадник заколол старушку кинжалом, дабы о рождении ребенка знали лишь мать, отец… и Всевышний!

Из груди королевы вырвался протяжный стон.

А первый министр Людовика X закончил:

– Этот всадник был посланником французского короля ко двору Бургундии, и звали его Ангерран де Мариньи; эта молодая мать звалась Маргаритой и была старшей дочерью Юга, четвертого герцога Бургундского…

– Моя дочь, – прошептала Маргарита. – О, если у вас только не каменное сердце, вы скажете мне, что стало с этим ребенком, плотью от моей плоти, кровью от моей крови… Ах! Несчастная королева! Несчастная мать! Несчастная женщина! Знаешь ли ты, Ангерран, сколько слез я пролила? Да, ты знаешь, – ведь сколько раз я валялась у тебя в ногах!..

В этот момент гобелен в глубине комнаты вновь слегка вздрогнул. И если бы Мариньи приподнял этот гобелен, он бы увидел следующее.

При последних словах, что прозвучали, Мабель упала на колени. Руки ее вознеслись к небу, и она пробормотала:

– Мать! Она – мать, как и я!.. Боже небесный, Боже праведный и карающий, будь Ты благословенен во веки вечные, Ты, который ниспослал мне возмездие в тот час, когда я уже начала отчаиваться!..

Маргарита Бургундская продолжала:

– Знаешь ли ты, Ангерран, во что я превратилась? Да, ты знаешь и это, так как от тебя не ускользает ни один из моих поступков, ни один из моих жестов!.. А какой бы, скажи, я была, будь моя дочь со мной? Какой стала бы, если бы луч ее искренней и сердечной улыбки осветил преисподнюю моей души?

– Ваша правда, сударыня, – промолвил Мариньи мрачным голосом. – Отказавшись вернуть вам ваше дитя… нашу дочь, я, возможно, поступил преступно. Но что вы хотите? Я боялся! Я, который не боюсь ничего, боялся вас! Я знал, что пока вы не вырвете из меня эту тайну, я буду жить! Знал, что в тот самый день, когда вы перестанете во мне нуждаться, чтобы найти ребенка, мне придет конец! Вот почему, сударыня, я пошел на это преступление, заставив вас проливать слезы у моих ног. Вот почему, когда мое сердце смягчалось, когда я чувствовал, что эта тайна вот-вот сорвется с моих губ – а я бы скорее предпочел позволить вырвать мне язык, нежели заговорить, – я уходил.

Руки Маргариты сжались в кулаки, до боли впившись ногтями в ладони. На лбу выступил холодный пот. С превеликим трудом она удержалась от того, чтобы не вцепиться в горло этого человека, который разгадал ее мысли и со столь жестокой простотой высказал их вслух!

– Что же тебе нужно от меня теперь, Ангерран де Мариньи? – прорычала она. – Какую еще милость пришел ты просить от королевы, которая приходится матерью твоей дочери? Какими угрозами ты намерен бравировать перед несчастной женщиной, в сердце которой живет лишь одна непорочная мысль, – мысль о своем ребенке?

– Маргарита, – тихим, словно дуновение, голосом произнес Мариньи, – я пришел сказать…

Королева вздрогнула.

Лицо ее странным образом изменилось: невыразимое изумление появилось в ее глазах, непередаваемая радость, идущая из глубины души, но вместе с тем – сомнение и страх. Рука ее вцепилась в руку Мариньи, и отрывистым тоном она потребовала:

– Говори! А после – проси все, что пожелаешь! Даже если потребуешь разделить королевство и отдать тебе половину, я соглашусь и на это! Говори! Где моя дочь?

– В Тампле! – промолвил Мариньи с такой интонацией, что Маргарита содрогнулась от ужаса.

– В Тампле! – повторила она. – Но что делает моя дочь в столь зловещем месте?

– Что делают в Тампле, Маргарита? Там страдают, отчаиваются, умирают от страха, когда не могут больше выносить леденящего холода темниц, голода, пыток!.. Твоя дочь, Маргарита, в Тампле потому, что она – узница короля.

– Моя дочь – узница? – пробормотала Маргарита, поднося руку ко лбу. – Моя дочь? Умирающая от отчаяния и холода? Моя дочь? В темнице? Что-то я не пойму, Мариньи: то ли я сошла с ума, то ли ты обезумел?… Ты! Ты! Ангерран де Мариньи! Ты, первый в королевстве после короля! Ты, более могущественный, чем оба принца, братья короля, и Валуа, дядя короля! И ты позволил арестовать твою дочь!..

– Я позволил арестовать ее, Маргарита, потому, что когда за ней явились, я был пленником в королевских покоях! Потому, что когда Карл, граф де Валуа, арестовывал колдунью Миртиль, обвиненную в наведении на короля порчи, ворота Лувра были заперты, понимаешь? Потому, Маргарита, что когда я прибежал сюда, чтобы просить тебя помочь мне выйти из Лувра, тебя здесь не оказалось! Потому, что когда Валуа бросал твою дочь в преисподнюю Тампля, ты, Маргарита, была в Нельской башне!..